Двое ехали бок о бок, соприкасаясь стременами, и тихо переговаривались, сблизив покрытые шлемами головы.
Гаген, на личность которого возлагали некоторые надежды предыдущие собеседники, не слышал этих слов. Он с наслаждением вдыхал свежий осенний ветерок, не утомляло даже однообразие пути – трудности путешествия гораздо лучше, чем последние недели и месяцы, проведенные в столице, в резиденции короны. Пусть отдохнут богословские и исторические сочинения. Долой придворный этикет! Занятия с наставниками, а особенно принудительное участие в делах отца, которого требовал Гизельгер, – все это утомило принца. Кто посмеет усомниться? – преступник, покусившийся на жизнь отца, достоин самого сурового наказания. Но Гаген не мог без отвращения вспоминать расправу в застенке…
В настоящий момент наследник Империи бездумно развлекался – рассматривал тусклое золото стволов и темную зелень соснового леса. Строй деревьев напоминал колонны Храма в Эбертале. В соборе устраивали особо торжественные богослужения – там избранников Жребия провожали в Обитель.
Гагену уже приходилось видеть ритуал. Со временем ко всему привыкаешь – но в первый раз, два года назад, действо произвело на него изрядное впечатление. Люди с утра заполнили площадь перед Храмом, пестрое море голов и плеч колыхалось, разговоры в толпе слились в один нестройный, мощный, хотя и мирный гул. Кое-где в тесных рядах зияли пустые пятачки – горожане внимали проповеди троих затесавшихся в их ряды монахов мейзенского монастыря.
– …осознаем прегре-ше-ния, братиа-а-а!
Святые странствующие отцы не мылись из какого-то малопонятного непосвященным теологического принципа, поэтому внушали эбертальцам особое почтение – толпа, боязливо и восторженно сторонясь, таращилась на заношенные коричневые рясы, увешанные настоящими, толщиной в три пальца, стальными цепями. Монахи почесывались, звенели веригами и протяжным, заунывным криком склоняли к покаянию. Толпа подпевала псалмам и исправно пополняла огромную медную кружку с прорезью, похожей на обличающий грешников рот.
Под своды Храма пускали лишь избранных, тем не менее, просторный чертог с куполом, пронизанным лучами света, оказался почти полон. Вельможи Империи разительно отличались от буйной толпы на площади, благопристойно молчали, ничем не выдавая нетерпения. Немощный примас Империи вершил службу не торопясь. Многочасовое стояние на ногах утомило собравшихся аристократов, по лицам иных, особенно престарелых, увечных или тучных, было заметно, что они не прочь улизнуть, однако никто и не помышлял открыто демонстрировать нелояльность императору по такой ничтожной причине, как гудящие от усталости ноги и боль в пояснице. Гизельгер невозмутимо, как скала, стоял в первых рядах, лицом к примасу, обратив могучую спину к собравшимся, однако вида императорской спины достаточно – никто не смел даже метнуть беспокойный взгляд в сторону архитектурного чуда – арки выхода.