– Что ты сказал этим отступникам в черных масках, брат? Тем, что знают наш язык?
– Ничего.
– А те двое?
– Они мало знали.
– Значит, сказали.
– Они долго молчали, у каждого есть предел терпения. Осуждаешь?
– Скоро это все кончится?
– Не знаю. Наверное, ждут своего вождя. Потерпи еще немного. И прощай.
– Прощай, брат. Легкой тебе дороги за последнюю черту.
Подъехала карета Гизельгера – массивный закрытый экипаж, запряженный шестеркой белых лошадей.
Глашатай читал приговор, голос гас на обширном, распахнутом навстречу небу пространстве, половина слов потерялась.
– …вступив в преступный сговор с дьяволом… покусились на целостность… и покой подданных ее…
Видимое ничтожество осужденных не вязалось со столь внушительным перечнем. Толпа насмешливо гудела.
– На чего там целенькое они покусились?
– …не признавая святого авторитета… виновны в грабежах, убийствах и осквернении…
– Эй, парень, а чего они осквернили-то? – опять раздался чей-то непочтительный выкрик.
– …приговариваются к казни без пролития крови…
Правитель Церена не вышел из экипажа – махнул рукой в окно, приказывая палачу начинать. Вспыхнул промасленный хворост, взвилось пламя, ахнула толпа. Смех утих, сменившись растерянным ропотом. Дрожал раскаленный воздух, но людям показалось, что стало холоднее. Быть может, в этот момент поле камней осенила своим крылом невидимая птица истины или попросту усталость изменила настроение – многих эбертальцев коснулось странное чувство душевного родства с осужденными. Люди молчали. Ревел огонь, трещал хворост, сноп жирного дыма, подсвеченный оранжевыми искрами, уходил в небо.
Низкое слоистое облако с лиловым дном затянуло небосвод, погасив теплый свет дня. На враз осунувшиеся лица, на глазницы и щеки, легли глубокие серые тени, резко, пронзительно повеяло сухим холодом – стелющийся кругами по полю ветер примял редкую траву, сорвал с голов легкие цветные шапочки, поднял в лет тучу колючей пыли и бешено крутящимся смерчем налетел на костер. Приток воздуха раздул пламя – огонь вокруг четырех столбов взревел, слился в единую бешено клубящуюся стену и нестерпимым жаром оттеснил прочь оробевшего мэтра-исполнителя. Церемония оказалась безнадежно испорченной.
Взмыла вверх стая жалящих искр – зрителей осыпало мелкими брызгами пламени и горящими головешками. Послышались испуганные крики. Растерянные люди заметались, уворачиваясь от ожогов. Ревел костер, испуганно причитали женщины, заходилась криком потерявшаяся в суматохе девочка.
Пылающий град застучал по крыше императорского возка, кучер без приказа хлестнул лошадей, разворачивая карету. Гизельгер откинулся на сиденье кареты, отметил про себя побелевшие губы и печальное лицо сына и наследника.