Михаил Аргир, несомненно, принадлежал к волчьей породе. Вся некогда сжигавшая его любовь к прекрасной севасте теперь обратилась в ненависть, не менее жгучую, чем прежняя страсть. Сейчас он хотел не просто отомстить ей, не просто убить. Он желал видеть, как она страдает, слышать ее мольбы о пощаде и с каждым мигом все приближать и приближать неотвратимую, как щелчок волчьих челюстей на холке загнанного оленя, минуту окончательной расплаты.
Более всего ему хотелось сделать это не здесь, в стране диких варваров, а в Константинополе, куда он приволочет коварную изменницу, чтобы казнить ее на глазах рукоплещущего ему императора. Осознав это, Михаил Аргир и впрямь почувствовал себя вестником неумолимого правосудия, гонцом покорной василевсу Фемиды. Дав себе день на отдых, продав одного из коней и приведя себя в надлежащий вид, явился к воеводе Борису Корниловичу.
— Я должен незамедлительно доставить послание от моего государя, — надменно, сверху вниз глядя на кряжистого воеводу, отчеканил Аргир. — Я оставил позади своих людей и мчался сюда, не зная устали, только б успеть.
— Эх, а что мне с тобой делать? — махнул рукой осанистый богатырь. — Дам я тебе проводника, пару гридней, еды, питья в путь. Ну и скатертью тебе дорога.
Смысл последнего выражения топотириту палатинов был не совсем ясен, но суть предыдущей фразы он уловил сполна.
— Василевс будет вам благодарен за помощь, — кратко отчеканил Аргир. — Когда я могу отправляться?
— Да хоть бы и нынче. Голому одеться — только подпоясаться, вот и вся недолга.
Владимир Мономах хмуро созерцал с высокого холма буйноцветное раздолье своих владений. В глубине души Великий князь понимал, что любуется всеми этими лесами, пашнями, пойменными лугами в последний раз. Понимал и не испытывал ни страха, ни радости. Какое-то удручающее его самого тоскливое безразличие.
Там, в киевских хоромах, слушая вполуха стародавние напевы гусляров, он все хотел, как прежде облачась в броню, промчать по чистому полю, чтобы ветер щекотал ноздри и развевал седые волосы. Вот, теперь он был в поле. Теперь перед ним открывались безмерные, безграничные просторы его земли, за долгие годы княжения ставшие мирными и процветающими. Он собрал их в кулаке, как вожжи горячего жеребца, и усмирил, покорил своей железной воле.
И все же сегодня его донимала тоска. Холодная, противно леденящая кровь, будто не великую державу оставлял он после себя, а пустой, никому не нужный звук своего имени. «Что же, вот и прошла жизнь, — думал Великий князь. — Вот и все. Еще чуток. Так, самый краешек, корочка. А того ли хотелось, о том ли мечталось в юные годы?!» И сердце подсказывало ему: «Того».