Эти прогулки доставляют мне большое успокоение. Когда-нибудь я дойду до самого Виллуана…
Г-н де ла Ривельри должен прийти завтра к завтраку и привести с собой фотографа, который сделает снимок с портрета президента д'Артэна.
Я облокотился на подоконник. Мне виден весь двор, и я замечаю, как старая Мариэта направляется к курятнику. Ее появление производит там большой переполох. Я слышу испуганное хлопанье крыльев, отчаянное кудахтанье. Мариэта выходит, держа за лапки пару цыплят. В своем белом чепчике и белом переднике она усаживается на закраине колодца. У нее типично французское старое лицо: настоящая ключница Шардена. Связав ноги одному из цыплят и бросив его на землю, она зажимает другого между колен. Вдруг она схватывает его за крылья, берет висящие у передника ножницы и засовывает их в открытый клюв птицы, которая отчаянно отбивается; но ее судорожные подергивания мало-помалу замирают; тогда Мариэта опускает ее головой вниз, и из клюва начинает струиться кровь. Мариэта невозмутимо ожидает. Когда бывает нужно убить утку, Мариэта перерезывает ей шею большим кухонным ножом. Изуродованное таким образом животное беспомощно мечется и иногда даже пускается бежать на своих перепончатых лапках.
Итак, г-н де ла Ривельри приехал к завтраку. Фотографирование портрета прошло очень удачно. Когда мы вышли из-за стола, все было уже кончено и портрет повешен на место. Почтенный г-н де ла Ривельри рассказывает нам об этом увлекающем его старинном процессе. Он любит его героев, как убийцу, так и жертву. Оба они ему одинаково симпатичны. Оба выигрывают в его глазах от уходящей вглубь перспективы времени. То, что один из этих господ убил и изрезал на куски другого, кажется г-ну де ла Ривельри чисто живописною потребностью. Для него эта кровавая трагедия, эта гнусная бойня утратила всю свою патетическую реальность. Она стала простою историческою диковинкою, доставляющею большое удовольствие г-ну де ла Ривельри. Этот почтенный судебный чиновник оживляется, только изучая процессы прошлого. «Современные» преступления оставляют его равнодушным. Я уверен, что, будь он свободен, он не стал бы беспокоиться из-за этих глупостей.
Вчера я возвращался домой через общественный сад. Передо мною шел г-н Реквизада. Я рассматривал его. На своих маленьких и кривых ножках, поддерживающих его коренастое туловище, он подвигался вперед, размахивая длинными руками и покачивая большою желтою головою, покрытою седою шевелюрою. В таком виде он был похож на какого-нибудь карлика Веласкеса или уродливого карапузика Гойи, совещающегося с колдуньями из «Каприччио» или добивающего раненых в «Бедствиях войны». Идя все время на близком расстоянии за Реквизадой, я слышал, как он бормочет и мямлит вполголоса какие-то испанские слова. Вдруг он остановился, приложил свою палку к щеке, как ружье, и залился громким смехом. Ему, несомненно, вспомнился какой-нибудь эпизод из карлистской войны; привиделась казнь шпиона или расстрел пленных или заложников. Воспоминания этого рода, очевидно, не лишены приятности для г-на Реквизада. Они чередуются у него с его религиозными упражнениями. Это образует довольно богатый фон для его теперешней жизни. Г-н Реквизада не скучает. У него есть о чем мечтать.