– Дамой вы называете свою маму? – Продолжала удивляться Каролина.
– Нет. Мама… это другое. Я, знаете ли, подкидыш. Меня оставили на пороге детского приюта в двухлетнем возрасте.
– Но, по идее, вы должны были знать свое имя. Все-таки два года…
– Наверное, должен был. Однако, увы… Чего не помню, того не помню. А что касается дамы… Она была моей воспитательницей. Почти что мамой. И назвала меня в честь своего возлюбленного, с которым у нее не сложилось.
– Бросил?
– Не совсем так. Он был немцем. Западным немцем. А в те времена на подобные связи смотрели с большим неодобрением. Поэтому компетентные органы настоятельно попросили ее Иво вернуться в фатерлянд, а мою воспитательницу лишили возможности закончить аспирантуру. Она с трудом нашла работу в приюте.
Ей, можно сказать, здорово повезло.
– Она была к вам очень добра?
– Это само собой… Она действительно относилась ко мне как к своему ребенку. Даже пыталась усыновить.
Но подруги ей отсоветовали.
– Почему?
– Политически неблагонадежным усыновление не разрешалось. Начнись этот процесс, воспитательница могла лишиться работы. Ведь соответствующие органы проверили бы всю ее подноготную.
– Печально…
– Да уж…
– Дык, я это, пойду… – Зосима направился к двери. – Покурю…
– Курите здесь, – милостиво разрешила Каролина. – У вашего табака приятный запах.
– Никак нельзя. Федора заругает. Она баба сурьезная. Лучше с нею не связываться.
Зосима вышел. Каролина пыталась поймать мой взгляд, но я делал вид, что не замечаю этого. Не хватало еще расчувствоваться и превратить разговор в исповедь.
А мне действительно почему-то хотелось рассказать ей о своем детстве.
О том, как воспитательница, или мама Ильза, чтобы дать мне имя Иво, сплела для комиссии, заведующей детскими домами и приютами, занятную историю, в которой фигурировали мои мифические родители. Для этого она даже состряпала подметную записку, якобы оставленную настоящей матерью, где была указана дата моего рождения и имена – мое и вымышленного отца.
С именем Иво комиссия, пусть и со скрипом, но согласилась. Конечно, для русского уха оно звучало непривычно, однако не настолько, чтобы его не могли воспринимать чиновники, пусть и русские, но проживающие в прибалтийской республике.
Но вот с батюшкой, по версии мамы Ильзы именовавшимся Конрадом, вышла накладка. Комиссия, в которой большей частью заседали люди, пережившие войну, напрочь отвергла это имя, вызывающие нехорошие ассоциации. После бурных дебатов отца перекрестили в Константина, сохранив в начале моего отчества компромиссную букву "К".
Что касается моей фамилии, то ее приняли сразу и без возражений – уставшая от дебатов комиссия торопилась на обед. Вариант предложила директриса детского приюта, женщина с полным отсутствием воображением.