Трудно сказать, что их поразило в моем облике.
Но когда я, машинально повиновавшись их громогласным призывам покинуть салон, ступил на асфальт и выпрямился во весь рост, они сначала остолбенели, а затем попятились.
Потом, мельком осмотрев совершенно целый бампер "крайслера" и бросив на прощанье: "Ты бы поосторожней, парень…", они слиняли с такой быстротой, будто их корова языком слизала.
В один из этих тревожных и кошмарных дней я случайно свернул на околичную дорогу, по обе стороны которой сомкнутым ровным строем стояли пирамидальные тополя.
И только когда я увидел в конце этой свое-образной аллеи кованые металлические ворота и грузовую машину с бортами, обитыми красной тканью, лишь тогда понял, что приехал на городское кладбище.
Не знаю, что меня подтолкнуло припарковаться на просторной площадке перед входом, где кроме катафалка, стояли еще два или три видавших виды "жигуля".
Но когда я ступил на мощенную квадратными бетонными плитками дорожку, ведущую в глубь кладбища, мне вдруг показалось, что в моей душе что-то встрепенулось, больно уколов быстро забившееся сердце. И горячая волна неведомого до сих пор чувства охватила все мое естество, подбираясь к сухим, воспаленным глазам…
Я стоял перед кладбищенской часовней.
Она была обветшалой и до того маленькой, что не могла вместить даже весьма скромную похоронную процессию, состоящую в основном из пожилых, плохо одетых людей со скорбными лицами, как того и требовали обстоятельства, и с таившейся в проложенных временем морщинах печатью безысходного терпения, которая в последние годы клеймила почти всех моих соотечественников, а в особенности стариков.
Внутри часовни шло отпевание покойника.
Голос батюшки был тих и надтреснут, я не улавливал смысла его слов – наверное, он молился, – но волнующая гармония церковного речитатива заставила меня оцепенеть, прислушиваясь не столько к тому, что происходило в часовне, сколько к своему состоянию.
Никогда не интересовался и не знаю, был ли крещен.
Скорее всего, нет, потому что, насколько помню, в нашей семье, если ее можно так назвать, этот вопрос всегда оставался "за кадром". И если вспоминалось имя Бога, то совершенно в иной, грязной интерпретации.
Может, из-за этого я, кроме того что долгое время практически не прикасался к спиртному, сквернословил тоже очень редко.
Уже занимаясь своей, с позволения сказать, "профессией", я, бывало, когда приходилось к слову, скорее машинально, нежели осознанно, и, естественно, бездумно говаривал фразы типа: "Дай Бог" или "Бог с ним".
Но до сих пор я не ощущал такого смятения и в то же время такого неземного покоя в мыслях, который вдруг хлынул в меня вместе со словами молитвы, величаво выплывающей из церковных врат…