За все это время сынишка не сказал ни слова, и только его большие светлые глазенки полнились невыплаканными слезами. Он вряд ли понимал, что случилось, но его детское сердечко чуяло беду…
Я не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как началась операция. Мы сидели молча, отрешенные и несчастные.
Лишь один раз Евдокия Ивановна решилась нарушить мрачную, давящую тишину предоперационного покоя.
Она сказала, глядя куда-то в сторону: – Когда началась стрельба, Оля не выдержала и побежала к двери…
Евдокия Ивановна закрыла лицо морщинистыми натруженными руками.
– Господи, она так страшно кричала… Тот мужчина пытался ее остановить, но Оля вырвалась, и тогда… он выстрелил.
В этот момент я опять пожалел, что последний ликвидатор так быстро умер…
Хирург, уже немолодой лысоватый мужчина с солидным брюшком, был немногословен:
– Трудно что-либо сказать с полной уверенностью… Будем надеяться…
Он вышел из операционной первым, и сразу же начал торопливо раскуривать сигарету. – Она будет жить?
Мой голос был слабым и дрожащим. – Фифти-фифти…
Хирург угрюмо поднял на меня усталые глаза. – Даст Бог… – сказал он не очень уверенно.
Я понял. Пятьдесят на пятьдесят. Все зависит от того, сколько лет жизни ей отмерено судьбой.
Но, к сожалению, я не могу здесь оставаться и ждать какого бы то ни было конца. Встреча с соответствующими органами, которые конечно же начнут расследование, не могла принести мне ничего хорошего.
Тем более, что я жил под чужой фамилией и с поддельными документами.
Крепко поцеловав сынишку, я поставил его на пол и обратился к Евдокии Ивановне: – Я уезжаю. Я должен уехать. Мне нужно разобраться… кое с кем. – Может, не надо? Господь им судья…
– Нет, надо! Иначе нас никогда не оставят в покое. И никакой Господь нам тогда не поможет. Это не люди, это…
Я умолк, будто споткнулся. Что я несу!? Тоже мне моралист выискался… Все зло исходит от меня. И ни от кого больше. Лично я виноват, что Ольгушка сейчас находится между жизнью и смертью. Я! Будь оно все проклято… – Присмотрите за Ольгушкой и Андрейкой…
Я не говорил, а хрипел.
– Когда она выздоровеет – а она обязательно выздоровеет! – я заберу вас отсюда. Ждите. Деньги под сундуком, там оторвана половица. На первое время вам хватит. Берегите сына…
С этими словами я поспешил к выходу, чтобы не смотреть в глаза Евдокии Ивановны. В них плескалась неземная печаль вперемешку со страхом и укоризной.
"БМВ" я остановил только тогда, когда между мною и городом лег добрый час пути. Я свернул с шоссе на лесную дорогу и доехал по ней до небольшого озера, поросшего камышами.