Макклейн рванулся в лабораторию.
Дыша медленно и ровно, Дуглас Куэйл лежал на операционном столе. Несмотря на полуприкрытые глаза, казалось, что он осознает — хотя и очень смутно — присутствие окружающих.
— Мы начали его допрашивать, — сказал побелевший как полотно Лоу, — чтобы определить, куда в точности поместить воспоминания, как он в одиночку спас Землю. И тут обнаружилось странное…
— Они велели никому не рассказывать, — пробормотал Дуглас Куэйл тусклым, сонным от наркотика голосом. — Мы так договорились. Я и помнить-то не должен был. Только разве такое забудешь?
«Да уж, такое забыть трудно, — подумал Макклейн. — Хотя ты и не помнил ничего до настоящего момента».
— Они даже дали мне такой свиток, — продолжал бормотать Куэйл. — С выражением благодарности. Он спрятан у меня в квартире, я потом его покажу.
— Я бы советовал не убивать его, — повернулся Макклейн к появившемуся в лаборатории интерплановцу. — А то они вернутся.
— А еще они дали мне невидимую уничтожающую волшебную палочку. — Теперь глаза Куэйла закрылись совсем. — Вот ею я и убил того человека на Марсе, к которому меня послали. Она в ящике, там же, где коробка с червями и водорослями.
Не сказав ни слова, офицер Интерплана выскользнул из лаборатории.
«Ну что ж, все эти игрушки можно спрятать назад, — отрешенно подумал Макклейн. Не спеша, нога за ногу, он побрел в свой кабинет. — В том числе и благодарность от Генерального Секретаря ООН. В конце концов… скоро появится настоящая».
В субботу к одиннадцати утра миссис Эдна Бертельсон была уже готова отправиться в путь. Не считаясь с еженедельной потерей целых четырех часов своего бесценного рабочего времени, она всегда совершала прибыльную эту поездку сама, и всегда одна, чтобы не делиться ни с кем своей находкой.
А какое еще подберешь слово? Находка, потрясающий, невероятный подарок судьбы. Даже сравнить не с чем, а ведь миссис Бертельсон занималась торговлей уже пятьдесят три года. Даже больше, если считать годы, проведенные в лавке отца; только их, правду говоря, можно и не считать. Тогда она работала исключительно ради опыта (отец так ей и сказал), без всякой оплаты. И опыт действительно появился, она почувствовала, что это такое держать маленькую сельскую лавку, протирать залежавшиеся на прилавке карандаши, разворачивать рулончики липкой бумаги от мух, отпускать покупателям бобы и гонять кошку, которая повадилась спать на прилавке.
Теперь лавка одряхлела, да и сама миссис Бертельсон — тоже. Ее отец — крупный, плотный человек с густыми черными бровями — много уже лет как умер, дети и внуки разбрелись по всему свету, кто куда. Они появлялись в Уолнат Крике неожиданно, всегда поодиночке, проводили здесь, истекая потом, сухое, солнцем прокаленное лето и снова исчезали — поодиночке, как и приехали. С каждым прошедшим годом и она, и лавка горбились, становились все более хрупкими, а заодно — мрачными и даже страшноватыми. Чуть больше становились сами собой.