Мирумир повествует о своем никотиновом опыте, я дополняю ее рассказ байками из своего отрочества, мы, по сути, разговариваем ни о чем, и нас это устраивает. Именно сейчас, когда откровения прошлого всколыхнули воду в озере настоящего. В отношениях зачастую достаточно сменить тему. Перед тем как стирать одежду, ее надо непременно вытряхнуть. От пыли сомнений…
Вдоль набережной смуглый мальчуган с взъерошенными волосами разносит чай на металлическом подносе. Подзываю его. Беру два бардака с двумя кусочками сахара на каждом из блюдечек. Плачу пять лир. Он радуется, благодарит за щедрые чаевые. Роется в кармане, достает льняной мешочек. Вынимает из него коричневый сахар в нитях шафрана. Сразу видно, домашнего приготовления. «Угощайтесь, эфенди[35]. Моя мама сама его варит…»
Мирумир берет из щедрой ладошки два неровных кусочка. «Tesekkurler»[36]. Юный чайханщик смущенно улыбается: «Allah sizden razi olsun!»[37], отходит от нас. Мирумир грызет сахар, жмурит глаза от слепящего солнца. «Светусвет, расскажи мне о своем детстве…» Отпиваю чая. Вапур, причаливая к берегу, громко загудел. «А почему именно о детстве?» Кладет голову на мое плечо. «Потому что истинный вкус счастья можно ощутить только в детстве. Потом счастье тоже можно попробовать. Но к нему уже примешиваются разные привкусы…»
Опустошая свой бардак, мысленно возвращаюсь туда, где время исчисляется не минутами или часами, а мгновениями. «Мы с отцом часто ездили в Баку. У нас там родня. И каждый раз, в первый день нашего приезда, папа отводил меня в чайхану. Она находилась в одном из скверов Старого Города, под открытым небом. Там в основном собирались аксакалы, играли в нарды, обсуждали новости политики. В центре чайханы стоял огромный медный самовар, топившийся дровами… Нас с отцом встречал чайханщик Мамедсафа. Такой большой дядька с пышными усами. Помню, как он подходил к нашему столику, держа на каждой ладони пирамидку из шести полных горячего чая стаканчиков. Я, лопоухий мальчишка, восторженный, снимал дрожащей рукой два верхних армуды[38]. Один протягивал отцу, другой ставил перед собой. До сих пор в моей памяти живет особый аромат того чая. Аромат из безвозвратного детства…»
Пока она слушала меня, ее чай остыл, один из кусочков сахара скатился в Босфор. Босфор – сластена. Так что угодила! «Все-таки Восток – это другая реальность. Мое московское детство было более приземленным, но, скажу честно, не менее прекрасным. Правда, отца в этом детстве, как и позже, не хватало. И я чувствую в себе этот большой пробел… Думаю, будь у меня отец, мне не пришлось бы идти босиком по выжженной траве и тонкому льду… Хотя, кто знает…» Обнимаю ее. «Какой смысл мучить себя? Как было, как было бы, как будет… Все неприятное уже случилось, впереди только лучшее…» Теснее прижимается ко мне. «Да, скоро лето. А летом много надежд… Как говорила моя подруга, лето – это время года, когда у женщин до крови растерты ноги. Как только обувь разносится и затянутся раны, наступает осень…» Смеемся. У нас закончились сигареты…