— Хорошо идут! — сказал он и, обернувшись, оглядел командиров светлыми глазами. — Слаженно действуют, сволочи!
— Ещё б не слаженно! — обиделся стоявший рядом подполковник-танкист. Упёршись руками в бруствер траншеи, он смотрел на немецкие танки, вздрагивая от возбуждения большим телом, как от озноба. — У них все команды по радио, а у меня четыре танка осталось, и те нерадийные. Надо команду передать — высовываешься из люка, машешь флажками: «Делай, как я!» Вот он меня вчера и сжёг в этот самый момент. Но тут какой-то артиллерист удачными выстрелами поджог сразу две машины с пехотой, и внимание всех переметнулось туда. Было видно, как из огня выскакивают уцелевшие немцы.
— Обнаглели окончательно.
— Воюют прямо с машин… Чтоб и сапог не запылить… Тройникова соединили с Прищемихиным. Он говорил, а внимание и мысль были прикованы к бою.
— Прищемихин? Ну как у тебя? Спокойно? Угу… Во фланг немцам выскакала по хлебам батарея семидесятишестимиллиметровых длинноствольных пушек — четыре конных запряжки. Командир батареи, не слезая с седла, — под ним была тяжёлая артиллерийская лошадь с белым животом и белым боком — на виду у немцев смело разворачивал орудия.
— Тебе движение пехоты и танков видно? Ударили орудия во ржи. Командир батареи на коне, поднявшись на стременах, что-то кричал и яростно, плетью указывал на танки: В какой-то момент он обернулся, и Тройников увидел его молодое в азарте боя лицо.
— Молодец! — сказал он в трубку, наблюдая стрельбу. — Не тебе, Прищемихин, это тут… А ты — дай, дай втянуться ему. Пусть втянется… Не горячись… Один из танков заметался по полю, из кормы его тёк чёрный дым. Резко меняя направление, он кидался в стороны, словно это, дымившее сзади, жгло его. Батарею заметили, несколько танков повернули на неё. Но орудия стреляли безостановочно. Вдруг между батареей и танками Тройников увидел ползущую во ржи медсестру. В каске на голове она ползла на четвереньках, коленями и ладонями переступая по земле, а на спине её, ничком, с повисшими вниз волочащимися руками лежал ранений, забинтованная голова его, как неживая, перекатывалась по её голове. Из жёлтой ржи перед батареей взлетели вверх чёрные взрывы, танки били по ней. Медсестра остановилась, как собака со щенком в зубах, она озиралась загнанно, стоя на четвереньках. Хлеба стеной обступали её, она ничего не видела в них ни перед собой, ни сзади. И встать тоже не могла: раненый лежал на её спине. С трубкой в руке, забыв про Прищемихина, Тройников обернулся, ища глазами, кого бы послать, к ней, но увидел только запрокинутые вверх головы: донышки фуражек и пилотки, придерживаемые руками. На высоту, зайдя с тыла, пикировал самолёт. Тройников увидел его в тот момент, когда от него оторвалась и косо летела вниз бомба.