«Дорогой товарищ писатель! Вы очень хорошо говорили о том, как вреден плохой вкус и к чему он ведет. Но не совестно ли вам самому говорить о борьбе за хороший вкус в этом зале? Вы хотя бы огляделись сначала! Можете попросить включить свет, чтобы рассмотреть всю „красоту“.
Я, признаться, был несколько озадачен. Но по неосторожности уже прочел записку вслух. И какой хохот, какие веселые аплодисменты были откликом зала!..
И тут я решил последовать совету автора этой колючей записки и действительно огляделся вокруг. Бог ты мой!
С какой нескромной претензией на крикливую роскошь, с каким разудалым, но дешевым великолепием были оформлены и эстрада, на которой я только что читал свою лекцию о хорошем вкусе, и зал!.. Какие-то жирные и витиеватые разводы были намалеваны на стенах и потолке зрительного зала. Совершенно не вязавшиеся с этой пестрой росписью тяжелые портьеры из тисненого бархата и толстенные ламбрекены, имевшие уже другой, самостоятельный цвет, одинаково враждовавший как со стенами, так и с портьерами, теснили своими складками входы в зал.
Огромная люстра, составлявшая, очевидно, предмет гордости клубных хозяйственников, странным образом сочетала целые гроздья обнаженных электролампочек, напоминавших виноградную кисть, с какими-то подстаканниками, из которых торчали лампочки-миньон, очевидно, предназначенные для электрических свечей. А в простенках между входными дверьми были укреплены вместо бра странные лампионы, которым, может быть, и нашлось бы подходящее место на перроне большого вокзала, но никак не в зрительном зале небольшого рабочего клуба. Ко всему еще, когда я, вняв совету автора записки, попросил включить свет в зале, обнаружились в желтых, очевидно, пытавшихся выглядеть золочеными, толстых, как туловище удава, рамах, с позволения сказать, картины — разухабистые копии васнецовских «Богатырей» и шишкинских «Сосен». Эти шедевры ремесленнической, равнодушной подделки были развешаны на расписных стенах зала.
Что же мне оставалось делать?..
Пришлось честно признаться, что я в своих горячих требованиях соблюдать во всем добрый вкус выглядел, должно быть, очень смешным и нелепым на фоне всего этого базарно-мещанского великолепия. Я видел, что за моей спиной, за столом президиума, где сидели руководители клуба, началось что-то напоминавшее панику в бане, где начался пожар… Но настроение у меня было не такое, чтобы спасать тех, кто насаждал это «великолепие». Напротив, мне, признаться, очень хотелось пригвоздить их к «позорному столбу», да покрепче.
Уж где-где, а в клубе, рабочем, колхозном, вузовском, безвкусица нетерпима. Говорят: «не красна изба углами, а красна пирогами». Но самая прекрасная духовная пища придется не по вкусу, если там, где ею угощают, что ни угол, то безобразие.