– Это не опасно? – спросил я. – Ведь этот район целиком контролируется немецкими подлодками.
Все от души рассмеялись. Я молчал, дожидаясь, когда утихнет веселье.
Бергман подалась вперед и положила руку мне на ладонь.
– Фильм будет сниматься в Голливуде, господин Лукас, – сказала она, улыбаясь скорее мне самому, нежели моей наивности. – Сценария еще никто не видел, но ходят слухи, что самой дальней точкой в наших разъездах будет лос-анджелесский аэропорт.
– Кто играет главную роль? – спросила Геллхорн.
– На нее прочили Рональда Рейгана, но досталась она Хамфри Богарту, – ответила актриса.
– Вы, наверное, с нетерпением ждете возможности поработать с ним, – продолжила Марта.
Бергман вновь опустила глаза.
– Честно говоря, я боюсь. По слухам, он очень замкнут, требователен к своим партнерам и большой интеллектуал. – Она улыбнулась Куперу. – С гораздо большим удовольствием я бы поцеловала перед камерами вас.
Купер улыбнулся ей в ответ.
– Ты будешь играть Марию, дочка, – проворчал Хемингуэй, как будто все усиливающаяся близость между актерами внушала ему ревнивое чувство. – Вот. – Он черкнул что-то в книге, которую держал в руках, и подал ее Ингрид.
Она прочла надпись и посмотрела на Хемингуэя сияющим взглядом.
– Можно я прочту это остальным, Папа?
– Конечно, – чуть хрипловатым голосом ответил Хемингуэй.
– Тут написано: „Ингрид Бергман, настоящей Марии из этой книги“. Спасибо. Огромное спасибо. Я буду дорожить этой книгой больше, чем дорожила бы самой ролью.
– Ты получишь эту роль, дочка, – заявил Хемингуэй. – Рамон! – прогремел он, повернувшись в сторону кухни. – Где десерт, черт побери?
* * *
За кофе с бренди разговор зашел о войне и людях, которые ею заправляют. У своего конца стола Марта Геллхорн – она сидела слева от меня, и нас разделял Пэтчи Ибарлусия – рассказывала о том, что она провела немало времени в Германии в середине – конце 30-х, и что она в жизни не видела ничего более отвратительного, чем нацистские громилы – как на улицах, так и в правительстве. Пэтчи взмахнул бокалом с бренди и объявил, что Гитлер – это „puta, maricon“ и трус и что война закончится еще до Рождества. Доктор Геррера Сотолонго, сидевший справа, негромко ответил, что до окончания войны может миновать не одно Рождество. Уинстон Гест молча поглощал вторую порцию лаймового пирога.
Гарри Купер говорил немного; он высказал робкое предположение, что истинным нашим врагом является Япония – в конце концов, именно японцы, а не немцы бомбили Пирл-Харбор.
Хемингуэй буквально взревел. Повернувшись к Бергман, он сказал: