Наконец взял его в ученики слесарь Козельский, Степан Казимирович. Высокий, узкогрудый, желтолицый. Кашляет всё время. И не поймёшь: сердитый или добрый. Если Генка неправильно держит напильник, Степан Казимирович ничего не скажет, а молча возьмет и вложит в Генкины руки инструмент как надо. Глядишь, через две минуты у Генки опять всё не так получается. Тут бы Степану Казимировичу хоть слегка рассердиться, а он опять подойдёт и давай снова всё молча показывать. Потом рядом постоит, посмотрит, вот и всё. И кажется Генке, что Козельский недоволен. Один раз Генка не выдержал:
— Вы, Степан Казимирович, будто сердитесь всё время и молчите. Лучше бы уж обругали, что ли.
Степан Казимирович хмыкнул в усы, покашлял и тихо сказал:
— Чего же мне на тебя сердиться, хлопец. Ты — старательный. Беда только, что не туда твоё старание идёт. Я понимаю так, что место твоё в школе, а не здесь.
Это он, Степан Казимирович, наверно, привёл однажды в цех круглолицего веснушчатого парня в полинялой гимнастёрке и с командирской сумкой на плече.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал парень и стрельнул весёлыми глазами в Генкину сторону. — Дошли до нас такие слухи, что среди пожилого народа завелось у вас молодое пополнение. Что же вы от нас молодой рабочий класс прячете?
— Вон он, твой молодой класс, — проворчал бородатый слесарь Василий Ефимыч. — Пилку мне поломал, чёртова душа. На две минуты одолжил — и конченое дело.
— Ты, Ефимыч, из-за этой пилки мальца запилишь совсем, — сказал Степан Казимирович.
— Не пилку мне жалко, а то, что у нонешних молодых аккуратности ни на грош.
— Как это «аккуратности ни на грош»? — шутливо рассердился парень. — В этом мы разберёмся. А ну, товарищ Гена, айда на крыльцо, поговорим.
На крыльце он сразу посерьезнел.
— В общем, так. Зовут меня Анатолий, фамилия Суровкин. Я из окружкома комсомола. Слыхал про комсомол?
Генка даже обиделся:
— Как не слыхать! Я же не из дикого леса.
— Ну, а чего же ни разу к нам в клуб не зашёл? Это же недалеко, на Пушкинской.
Генка чуть покраснел:
— Да… Все говорят: мал, мал… Надоело. Думал, не пустят. А что, примете в комсомол, если приду?
Толя засмеялся:
— Ты больно скорый. Приходи, посмотрим. Ты кем в жизни быть собираешься?
Генка знал — кем. Хотел он быть боевым трубачом. Но говорить об этом никому не решался. Стеснялся как-то свою мечту открывать. Вздохнул он, поднял на Толю Суровкина глаза и сказал:
— Красным командиром.
Он не обманул. Ведь трубач — тоже командир. Ведь он зовёт в поход и в атаку, он играет тревогу, если грозят враги.
— Ну что же, — сказал Толя. — Это самое правильное дело. Командиры нам как раз и нужны.