— Вы болеть, Джемма. Я звать Фелипе.
— Нет! — крикнула Джемма и ухватилась за рукав черной блузки Марии. — Нет, я не хочу никого видеть. Не сейчас! Вообще никогда!
У Марии был испуганный вид.
— Я должна сказать сеньор де Навас. Вы падать в обморок, вам тошнить. Вам быть больно?
Джемма кивнула, приложила руку к желудку — и вдруг поняла, что стало причиной ее тошноты.
— Мне не нужно было есть моллюсков. Я их не люблю, да и вообще плохо переношу морскую пищу.
— Dios mio![4] Моя еда делать вам плохо?
— Нет, Мария, я сама виновата. Мне уже лучше.
Она села на краю кровати и стиснула ладонями лоб. Ей вовсе не стало лучше; боль, может, и проходит — в желудке, но не в сердце. Дрожь сотрясала ее тело, но ей необходимо взять себя в руки, просто необходимо!
— Я делать для вас порошки, но сначала я вас уложить в постель.
— Честное слово, Мария, мне уже лучше. Хорошо, что меня вырвало. Я хочу просто посидеть и прийти в норму. О, пожалуйста, уйдите, — взмолилась Джемма. Ей хотелось остаться одной, совершенно одной, навсегда!
— Я все равно приносить порошки, — повторила Мария, направляясь к двери.
— Мария, я не хочу никого видеть, — напомнила ей Джемма. Ей нужно время, чтобы подумать, чтобы найти выход из этой страшной путаницы.
— Уже поздно, — улыбнулась с порога Мария, посчитав, что Фелипе станет приятным исключением. — Джемма быть плохо, — сообщила она ему. — Она тошнить, она падать в обморок. Я идти и приносить порошки.
Побледнев от этого сообщения, Фелипе подошел к ней.
— Беспокоиться не о чем… — прохрипела Джемма. Ее полный муки взгляд предостерегал его, удерживал от прикосновения к ней.
— Нет, есть, ты белая как мел…
— Меня тошнило. Не нужно было есть моллюсков — мой желудок их не принимает, — лихорадочной скороговоркой выпалила она и отвернулась, не в силах взглянуть ему в глаза. Эта встреча произошла слишком быстро. Она не хотела сейчас видеть его, слышать тревогу в его голосе, дышать с ним одним воздухом…
Он наклонился, положил ладонь ей на плечо, и это прикосновение каленым железом обожгло ее. Она резко отпрянула, подскочила и отошла к окну, подальше от него. О Боже, он не должен прикасаться к ней — никогда в жизни…
— Но ты потеряла сознание, — настаивал он. Она рывком обернулась к нему.
— А какая разница? Как ты посмел так со мной обойтись, использовать меня в своей войне с Агустином?.. — Он не должен узнать правду, почему она потеряла сознание. Ее измученный мозг не смог справиться с потрясением. И эта отвратительная тошнота никогда не пройдет: она занималась любовью со своим собственным…