— Не смотрите на меня, как на изваяние, — это смешно! Если я вам нравлюсь, старайтесь импонировать мне.
Эти капризные слова произвели на меня ошеломляющее впечатление. Я ей не «импонирую»?! И ведь верно, через два-три года за ней будут ухаживать — и серьезно ухаживать — университетские профессора, богатые адвокаты и даже, может быть, кто-нибудь из блестящих офицеров…
После бессонной ночи я написал ей письмо.
Я написал ей, что буду учителем и не успокоюсь, пока не стану профессором университета. И прямо, по-крестьянски, попросил ее ждать меня.
При следующей встрече я так же прямо спросил ее:
— Ну как, подождете?
— Мне некуда спешить. А вы поторопитесь! — сказала она необычно серьезно.
Вы знаете, у женщин особое чутье в таких вопросах.
Это было весной четырнадцатого года, а осенью я уже мерил маршами Галицию.
Чем нахальнее я был, тем больше избегала меня смерть. Десятками падали вокруг меня офицеры, сотнями и тысячами солдаты. Куртка моя над левым карманом стала пестрой от ленточек. Командование баловало меня орденами и производствами. Я был бравым и жизнерадостным, как крестьянский парень после воскресной выпивки. Два раза я был ранен: один раз — когда я был прапорщиком, другой раз — подпоручиком. При втором ранении я лечился в нашем городе. Мы встретились. Во время моего пребывания на фронте мы вели переписку. Эльвира стала еще красивее и чуть-чуть серьезнее. Большое впечатление на нее произвело новоиспеченное лейтенантство и мои ордена. Мы сами не заметили, как стали женихом и невестой. С этой победой я вернулся на фронт. И через месяц оказался в Пскове.
Березовка была большим лагерем. Кирпичные казармы, офицерские флигели, госпитали — все было переполнено пленными. Когда каменные строения набили до отказа, стали заполнять земляные бараки. В этих «братских могилах» было невыносимо тестю. Военнопленные немцы, австрийцы, венгерцы кишмя кишели в лагере. Они разбивались на три группы: офицеров, интеллигентов и серую массу рядовых.
«Интеллигенты» были главным образом унтер-офицеры, вольноопределяющиеся и те, получившие некоторое образование солдаты, которых офицерство удостоило возвести в этот «заштатный чин».
Вначале я не обращал большого внимания на лагерный быт и, ожидая зачисления в транспорт, аккуратно ходил в госпиталь на освидетельствование. Меня испытывали русские врачи, разные скучные комиссии, но сто процентов доктора Бараня все еще оставались на «истории болезни». «Немой лейтенант» — таково было мое прозвище;
В первое время товарищи выказывали мне особое внимание, потом привыкли. Всякий занимался своими лагерными, никому не нужными делами. Это было хитроумное изобретательство — как лучше заполнить мучительно медленно тянувшееся время? Вопрос о транспорте все оттягивался. Система «сейчас» процветала. А «сейчас» означало — «потом». Постепенно я стал интересоваться тем, что творилось вокруг меня.