– Понимаю, – сказал Де Шавель. – Я знал об этом плане и даже знал, что именно вы и будете той самой женщиной. Но я был уверен, что вы и сами не подозреваете, что именно от вас требовалось. И слава Богу, я оказался прав. Вам не надо обращаться к Мюрату за помощью. Собственно говоря, я смогу быть вам более полезен, чем он, намного более полезен.
Он взял ее руку и поцеловал. Ему пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не наклониться и не поцеловать ее в губы.
– Пойдемте, позвольте мне помочь вам. Нам надо решить, что теперь делать. – Он помог ей подняться.
Она стояла прямо перед ним, и на мгновение искушение было слишком сильно, и он прижал ее к себе, но очень ласково и нежно, и это совсем не напоминало то грубое обращение, которому он подверг ее несколько минут назад, она почувствовала, как его губы легко коснулись ее лица. Она впервые почувствовала, что ей приятно, когда ее обнимают, во всем теле поднялась горячая и сладостная волна, ей хотелось, чтобы губы его прижались к ее губам. Но он отпустил ее, отстранил от себя очень мягко, но достаточно решительно, понимая, что должен так поступить. Ему было смертельно стыдно за то, что он сделал, и за то, что он был так близок к постыдному поступку. И он понимал, что самым ужасным было то, что сочетанием силы и опыта он чуть было не заставил бедняжку полностью ему подчиниться. Это было непростительно, он презирал себя за то, что умело пользовался своим положением. Он с отвращением думал обо всей этой постыдной ситуации, когда ее сделали орудием для достижения чьих-то честолюбивых устремлений.
– Пожалуйста, сядьте вот тут и позвольте мне предложить вам вина. – Он взял ее за руку и отвел в первую комнату, заставив сесть у огня. Через секунду он протянул ей бокал шампанского.
– Выпейте это, – сказал он. – И не надо ничего говорить, пока вы окончательно не успокоитесь. – Он никогда не мог выносить женских слез, они смущали его и казались подозрительными. Лилиан нередко плакала, но и в слезах казалась очаровательной и ничуть не убитой горем. Ее рыдания абсолютно ничего не значили, она могла вытереть глаза и тут же расхохотаться. Но Валентина плакала молча, слезы так и катились по ее щекам. Ее эмоциональное напряжение было гораздо сильнее, чем она думала. Доброта человека, который чуть не изнасиловал ее, подействовала на нее сильнее, чем жестокое обращение, она рыдала и дрожала всем телом, пока он не укутал ее плащом, его ласковое обращение окончательно лишило ее сил. Она чувствовала себя как обиженный ребенок, мечтающий об утешении, а в этом человеке таились такая сила и уверенность, что она на некоторое мгновение не выдержала и прижалась к нему.