– Ну нет, вот уж это невозможно, извини!
– Что именно невозможно?
– Твоя версия. Может, я и деградирую, но пока все же пишу не в журнал для домохозяек! Только еще иллюстраций не хватает: муж – с булыжником вместо сердца и она – уносящая свое сердце с собой!
Я вдруг начинаю злиться. И вполне искренне. Никто не знает, на какие вспышки гнева способен автор романов в узком кругу, когда его заподозрят в сочинительстве для газетной рубрики «любовная переписка».
Пюс не нравится моя реплика. Ее лицо заливается краской, а это означает, что сейчас она обрушит на меня весь свой сарказм.
– И впрямь я рехнулась! – восклицает она. – Совершенно отстала от жизни! Просто устарела! Ты прав, надо пощекотать публике нервы! В наше время только это себя и оправдывает! Хочешь, я тебе скажу: у твоего учителя есть порок. Тайный порок, который она открыла, и все это ей настолько омерзительно, что она становится наркоманкой. Неплохо, а?
Я пожимаю плечами.
– Давай искать порок, дорогой! – весело продолжает Пюс. – Может, он пьет, твой учитель? Виски. Уж виски-то не вышло из моды? А я, я вышла из моды?
Она быстро подходит к столику, чтобы снова наполнить стакан.
– Хватит, Пюс! – кричу я. – Ты и так много выпила!
Она не слушает и продолжает:
– Он пьет виски в перерыве между занятиями, он прячется, чтобы выпить в уборной, пока его не застает врасплох один из учеников, чей отец психиатр. А это разве не здорово?
– Нет, очень плохо!
Еще одна деталь: я терпеть не могу, когда иронизируют над моими персонажами, высмеивают их. Для меня это равносильно тому, как если бы врач-акушер ради забавы завязывал узлом ножки новорожденного, которого он сам только что извлек из чрева мадам Дюпон[3].
Но Пюс на это в высшей степени наплевать. От виски ее рассудок пылает как омлет «сюрприз».
– Опять не то. Тогда вот, я знаю, кто он, твой агреже[4]! Он – педераст!
Я начинаю кружиться на месте, подобно дервишу, меня охватывает чувство сильнейшего раздражения.
– Нет, нет и нет! Он нормальный, абсолютно нормальный! Средний француз, не блещущий оригинальностью, однако с небольшим своим культурным багажом в голове, со своей совестливостью интеллектуала, которая всю жизнь призывала его к осуждению насилия.
– Ага, ясно, он антифашист!
– Антифашист и, тем не менее, рогоносец! – ору я. Ее смех резко обрывается.
– Есть еще фактор времени, – произносит она так, будто сделала великое открытие. – Сколько лет они женаты?
– Как мы. Семь, восемь.
– Переломный седьмой год?
– Да, об этом пресловутом кризисе всегда говорят, но никогда не объясняют, как он наступает. Усталость, привычка, утрата таинственности... Все это по-прежнему неясно. Возвращаемся к исходному положению. Отчего вдруг любящая жена разлюбила мужа?