– Ладно, спи себе, – сказала жена.
– Говорю, убил! – и в темноте увидел, что жена, повернувшись, глядит на него. – Бил головой об землю, пока не подохла.
Жена отвернулась.
– Теперь уймется. Больше не будет орать, – выдохнул он.
– Свихнулся. – И снова: – Свихнулся. – И снова: – Свихнулся.
И больше – ни слова. Тишина усиливала его раздражение. Вся его злоба оказалась напрасной и теперь терзала его. Все, чего он втайне стыдился и пытался скрыть даже от самого себя, теперь, против его воли, вышло наружу, мелочность и постыдность совершенного поступка мучительно и неотвязно стояли перед ним. Где-то стукнула дверь, а может, окно… Жена сказала: «Свихнулся», ни капли не расстроившись сама и его не заставив испытать боль. И заснула. Разбудила в нем такую ярость, а сама не дала ей излиться, оставила ему безысходность и отчаянье.
Он сказал – а ему казалось, что только подумал: «Цветник…» И тотчас увидел – думал, что только видит, но на самом деле все, что видел, он помимо воли облекал в слова, – а видел он фиалки с их нежными бархатистыми лепестками, легкие и бледные левкои, источавшие в ночь сладкий и чистый аромат, герань с ее стройными стеблями, ворсистыми листьями и огненными цветками, все утопало в цветах; и он думал, что только думает, но, не замечая того, говорил:
– В цветнике рылась, все портила, совсем покоя не давала. Лучше стало. Ну и бил же я ее, видала б ты, как бил.
От жены – ни слова.
Отчаявшись, он с яростью спросил:
– Не спишь?
Со страхом ждал ответа. И услышал:
– Нет, сплю.
А сам не мог заснуть. Очень хотелось спать, но он уже знал, что, если будет лежать и ждать сна и нарочно стараться заснуть, – ничего не выйдет. И не смог заснуть. А в разбитом зеркале лицо двоится…
Утром, когда он проснулся, жена еще спала. Рот ее был приоткрыт. А напротив сидела кошка – вчера от побоев она была как мертвая, а теперь вернулась домой и, сидя у стены, вылизывала лапку.
Все сразу стало бессмысленным, да, наверное, и всегда было таким. Он чувствовал себя настолько разбитым, что превосходство жены уже не вызывало сомнений – пусть она и спала, отгородилась от него сном, но он ясно видел, что она взяла верх и придется идти на работу. При мысли о работе тоска и бессильная ярость охватили его – но идти было надо.
И он уходил, а когда возвращался, почти не разговаривал с женой. Он испытывал к ней враждебный страх, сердце его кипело. Бремя свое он считал очень тяжелым, в глубине души и сам толком не знал, чего хочет: жену ли видеть беспомощной или самому заболеть. Все стало зыбким, он вслепую искал выхода и не находил. Так прошло несколько дней, пока однажды, вернувшись, он не застал у себя дома свою тетку, сестру матери, которая узнала о его падении со стремянки и пришла его проведать.