Так, кинув поводья, давая отдых коню, проплелся всадник мимо, и ребята видели его бритое темя. на дубовом кореню – Там конец коню…
Ударил коня босыми пятками под ребра, и конь, екая, перешел на короткий галоп. Издалека донеслось:
Ты комарь,
Ты комарь,
Ех, ех!
– С низу охотничек, – сказал Рюха. – Верхние не такие. – До кого едет?
– До Вековуша, пра!
– А его ж нет.
– Тут он. Казаком не буду – тут!
– Тамаша![2] – сказал Гнедыш. Рокочущий звук, будто дробный топот, донесся по реке.
– Кабаны, – сказал Рюха. Гнедыш думал о прежнем. – И что ж в степу, в степу-то деется!.. На низу-то!
Рюха не стал отвечать, вскочил.
– Айда сома словим!
– Где сом?
– Тут, недалече уследил. Под корчагой живет. Враз возьмем.
– Глыбоко…
– Он еще спит.
Туман, припавший на излучине, редел, пелена его рвалась, по реке, наливаясь синью, поплыли круглые облачка.
Когда ребята добежали до места, Рюха разделся, кинулся в реку. Вода была оловянного цвета. Омут чернел за трухлявым поваленным стволом. Мальчик вынырнул со слизью водорослей на лбу и, передохнув, исчез опять. Завилась воронка, ее снесло вниз.
Гнедыш подождал, потом, мотнув головой, крикнул:
– Рюха!
В белесом верхнем водяном слое над черным омутом крутились соринки, морщило рябь.
– Рюшка!
Сунулся в воду, она была холодна, и он отступил.
Тягостно долгие мгновения он стоял, поджав губы. Очертание тела возникло внезапно из глубины, ударило снизу о поверхность, разбило ее; показались спина, плечи, спутанные волосы; пловец с усилием выбросил одну руку из воды, булькнул воздухом и канул снова. Его голова то чернелась под водой, то расплывалась; так несколько раз он качнулся между поверхностью и глубью и наконец всплыл, ухватился за ствол. Встал, шатаясь. Высоко поднял над смуглым худым своим телом грузную, усатую, широколобую рыбу, колотившую хвостом. Пальцы мальчика вдавились ей в жабры и в один глаз. Мальчик улыбнулся, тяжело дыша. Он еще ощущал на бедрах напор воды. Сонные стрекозы сидели на стеблях тростника. Ничто не нарушало мира утреннего часа, все было так, как в миллионы других утр, озарявших это место; и капли, падавшие с хвоста рыбы на воду, порождая легкие ускользавшие круги, были последним следом борьбы.
Лодчонка стояла в заросшей протоке у островка. Мальчики сложили в нее рыбу и шестом поспешно отпихнулись с мелководья.
Крыжни летели с востока и трижды подали голос над жильем Махотки. То было вчера. А перед тем казак с поля, – из тех, что ватагами и в одиночку с понизовых степей набежали сейчас в станицу, – зашел, посидел, поел сухой черной лепешки (стала она лакомством!), запил водицей, утерся рукавом, вынул из-за пазухи рваный рыжий колпак и передал с поклоном.