Тишина. Мальчишки гоняют голубей. На стене – редкие, протяжные возгласы дозорных.
Тишина, полуденная истома в степи. Вот из-за далекого холма во весь мах вынесся верховой, пригнулся к луке – и пропал…
Но у кабака еще не расходились. Пили, расстегнув свитки, задрав головы. Несколько пьяных спали на земле, и по их спинам и животам проносились тени красных коршунов, чертивших круги над крышами.
Пестрый человек тут. Необычайное его убранство изрядно помято, кафтан расстегнут, под ним – голое тело, медвежья волосатая грудь. Кунья шапка съехала набок, чуб завился черным кольцом.
Человек поманил рубцовских.
– Подходи, серячки! Что шатаетесь не жрамши?
– Аль признал нас? – опасливо сказал Головач и улыбнулся.
– Ясно, признал: у тебя курсак[8] с тамгой. Головач разозлился. Он был голоден. Они все были голодны.
– Стрекочешь!.. А мы, русаки, стрекоты не разумеем.
– Бухан бурмакан бастачил аркан. А по-отверницки[9] разумеешь? Хер-ца-ку-рева ку-еме-щаце-ля. То про тебя, разумеешь? Эх, тетя!
Кого он поддразнивал? Не только мужиков, у которых пусто было в животе, но и кабатчика. Он даже подмигнул ему. Но кабатчик, не поднимая полуопущенных век, разливал вино.
Чубатый выпил еще, обсосал бороду и, сняв шапку, поклонился мужикам: – Ну, ино, херувимским часом заговеете квасом.
Головач ринулся на него.
– Стрекало выдерну, стрекун!
Тот с кошачьей ловкостью извернулся, руки Головача замолотили воздух. – Мельник молол муки, намолол требухи, ты клюй, полный клюв и наклюй, – потешался чубатый.
У Фильки Рваной Ноздри злоба накипала медленно. Тяжело ступая, он зашел сбоку.
– Не суйся! Сам! – охнул Головач и схватился с обидчиком.
Никто не смотрел на кабатчика. А кабатчик поднял веки, зорко вгляделся в мужиков и одними губами что-то прошептал вертевшемуся подле него мальчишке. Тот сгинул мгновенно.
Внезапно чубатый легко стряхнул с себя мужика.
– Буде! – гаркнул он поверженному противнику. – Сказываю, буде. Твоя взяла.
Он смеясь поправил шапку.
– Кости намял, черт! А работать здоров? Мне работники надобны – соль грузить. Теперь похлебать дам. Айда за мной!..
Двумя широченными пятернями он сгреб всю оторопевшую тройку и скорым шагом увел ее с площади.
У глухой стены он грозно покосился на Головача:
– Как звать?
– Ивашкой.
– Тезка. Яр ты. Люблю. Ты же, как тебя, катов кум, зол, ай, зол, да все молчком. И то – добро. Третьего, тихоню, чего с собой волокете? Ему бы в богомазы.
– Не, то я с голодухи ослаб, – сказал Попов.
Новый хозяин остановился.
– Теперь слушай, легкотелые. Соли нету. Кака така соль? Сам бы солененьким закусил. Я, бурмакан аркан, такой же купец, как ты удалец. А только у кабака силки уже на ваши головы свиты, три птицы – рубль серебром. Нюх у меня собачий, а не ваш, барсучий.