Цену сами прочесть у меня под задним копытом».
«Так покажите же!» — волк говорит, а кобыла: «Смотрите!»
Ножку она из травы подняла, а подкова на ножке
Новая, на шесть шипов! Кобыла и на волос даже
Не промахнулась — лягнула в самую голову! Наземь
Волк, оглушенный, упал, как убитый, а лошадь махнула
Прочь во весь дух! Изувеченный волк провалялся немало,
Час, вероятно, прошел, пока он чуть-чуть шевельнулся —
И по-собачьи завыл. Подхожу, говорю ему: «Дядя,
Где же кобылка? Сынок ее вкусен был? Сами наелись,
А про меня и забыли? Стыдитесь! Ведь я же посредник!
После обеда вы сладко вздремнули. Так что же гласила
Надпись у ней под копытом? Ведь вы — столь великий ученый!»
«Ах, — он вздохнул, — вы еще издеваетесь?! Как же сегодня
Не повезло мне! Поистине, камень — и тот пожалел бы!
О длинноногая кляча! Скорей бы тебя к живодеру!
Ведь оказалось копыто подкованным! Вот что за надпись:
Шесть на подкове шипов — шесть ран в голове моей бедной!»
Еле он выжил, несчастный!.. Теперь, дорогой мой племянник,
Я вам признался во всем. Простите грехи мои, Гримбарт!
Что там решат при дворе, неизвестно, однако я совесть
Исповедью облегчил — и грешную душу очистил.
Как мне, скажите, исправиться, как мне достичь благодати?..»
Гримбарт ответил: «Новых грехов угнетает вас бремя!
Да, мертвецам не воскреснуть, хоть было бы лучше, конечно,
Если бы жили они. Но, дядюшка, в предусмотренье
Страшного часа и близости вам угрожающей смерти,
Я, как служитель господень, грехи отпускаю вам, ибо
Недруги ваши сильны и исход наихудший возможен.
Прежде всего, вероятно, вам голову зайца припомнят.
Дерзостью было большой, согласитесь, дразнить государя, —
Вам повредит это больше, чем вы легкомысленно мните …»
«Вот уж нисколько! — ответил пройдоха. — Сказать вам по правде,-
В жизни пробиться вперед — искусство особое. Разве
Святость, как в монастыре, соблюдешь тут? Знаете сами:
Медом начнешь торговать, придется облизывать пальцы.
Лямпе меня искушал, — он повсюду прыгал, носился,
Все мельтешил пред глазами, жирный такой, аппетитный …
И пренебрег я гуманностью. Много добра не желал я
Бэллину также. Они — страстотерпцы, а я себе грешник.
Кстати, каждый из них был достаточно груб, неотесан,
Глуп и туп. И чтоб я разводил церемонии с ними?
Это уже не по мне! Ведь сам я, с отчаянным риском
Спасшись от петли, хотел, хоть к чему-нибудь их приспособить, —
Дело не шло. И хотя я согласен, что каждый обязан
Ближнего чтить и любить, но таких ни любить не умею,
Ни уважать. А мертвец, говорили вы, мертв, — и давайте
Поговорим о другом… Наступило тяжелое время.
Что это в мире творится? Хотя мы и пикнуть не смеем,