– Он и сейчас такой же, фрау Троске, – говорю я.
Она цепляется за мои слова и начинает рассказывать о детстве Альберта. Она должна говорить, ей больше невмоготу, соседи приходили, знакомые, даже двое учителей заходили, никто не может понять, как это случилось…
– Им бы следовало держать язык за зубами, – говорю я, – все они виноваты.
Она смотрит на меня непонимающими глазами и опять рассказывает, как Альберт начинал ходить, как он никогда не шалил, – не то что другие дети, он, можно сказать, был даже слишком смирным для мальчика. И теперь вот такое! Как только он мог это сделать?
С удивлением смотрю я на нее. Она ничего не знает об Альберте. Так же, как и моя мать обо мне. Матери, должно быть, могут только любить, – в этом все их понимание своих детей.
– Не забудьте, фрау Троске, – осторожно говорю я, – что Альберт был на войне.
– Да, – отвечает она, – да… да…
Но связи не улавливает.
– Бартшер этот, верно, был очень плохим человеком? – помолчав, тихо спрашивает она.
– Форменный негодяй, – подтверждаю я без обиняков: мне это ничего не стоит.
Не переставая плакать, она кивает:
– Я так и думала. Иначе и быть не могло. Альберт в жизни своей мухи не обидел. Ганс – тот всегда обдирал им крылышки, а Альберт – никогда. Что теперь с ним сделают?
– Большого наказания ему не присудят, – успокаиваю я ее, – он был в сильном возбуждении, а это почти то же, что самооборона.
– Слава богу, – вздыхает она, – а вот портной, который живет над нами, говорит, что его казнят.
– Портной ваш, наверное, спятил, – говорю я.
– И потом он сказал еще, будто Альберт убийца… – Рыдания не дают ей говорить. – Какой же он убийца?.. Не был он убийцей, никогда… никогда…
– С портным этим я как-нибудь посчитаюсь, – в бешенстве говорю я.
– Я даже боюсь теперь выходить из дому, – всхлипывает она, – он всегда стоит у подъезда.
– Я провожу вас, тетушка Троске.
Мы подходим к ее дому.
– Вот он опять стоит там, – боязливо шепчет старушка, указывая на подъезд.
Я выпрямляюсь. Если он сейчас пикнет, я его в порошок изотру, хотя бы меня потом на десять лет укатали. Но, как только мы подходим, он и две женщины, шушукавшиеся с ним, испаряются.
Мы поднимаемся наверх. Мать Альберта показывает мне снимки Ганса и Альберта подростками. При этом она снова начинает плакать, но, будто чем-то пристыженная, сразу перестает. Старики в этом отношении как дети: слезы у них всегда наготове, но высыхают они тоже очень быстро. В коридоре она спрашивает меня:
– А еды-то у него там достаточно, как вы думаете?
– Конечно, достаточно. Во всяком случае. Карл Брегер позаботится на этот счет. Он может достать все, что нужно.