От Его крови распространилось повсюду тепло, вернулся солнечный свет и выросли травы и полевые цветы, и кругом защебетали птицы, ища себе товарища вить гнездо. А вот наконец-то и церковь пришла, выйдя с востока, — властная, колокольнозвонная, сметая с алтарей медные свадебные пироги, а люди тем временем истребляли друг друга в битвах, досаждали друг другу, заливали землю кровью, потом стали строить города, сигнальные башни, роскошные замки, залитые светом. Древние боги ушли восвояси, а также эльфы, Призраки пустошей, каменные идолища — и унесли с собой изошедшего кровью прекрасного Господа. Напрасно священники взывали к Нему, именуя Христом, рассказывая, будто Он умер на дереве на горе Голгофе. Папский флот поплыл во все концы света, Англия пробудилась, в каждом очаге зажегся огонь, кругом все застучало, зажило, — но кровь Бальдура что ни весна течет снова и снова. Так и завершилась, вернувшись к самой себе, Великая легенда, на пересказ которой потребовались дни, а может, и недели…
Печка погасла, в башенной комнате было холодно. Рейф лежал неподвижно, с сознанием, что очень и очень болен. Семафорная площадка была царством коричневого и ясноголубого. Сочный коричневый цвет древесины, оранжевость рычагов управления, кремовость досок. А голубое исходило от неба, просачивалось через окна и дверь, отражалось бледными веретенами света на давным-давно безмолвствующем семафоре. Сама девушка была коричнево-голубой: смуглая кожа, платье и лента на голове — ледяной голубизны. Она наклонилась над ним с улыбкой, и вся тревога ушла. «Лучше, — пропел милый голос, — тебе теперь лучше. Тебе совсем хорошо».
Он сел на постели. Слабость неимоверная. Девушка отбросила одеяла, и тело окатило холодным воздухом, покалывающим кожу, как холодая вода. Он спустил ноги с койки, с помощью девушки встал. Рейф начал было оседать, рассмеялся и выпрямился, слегка пошатываясь. Ступни ощущали шероховатость пола. Он посмотрел на кровавые шрамы на животе и бедрах, на сморщенный член, жалко торчащий из пука волос. Она нашла ему что набросить на тело, по могла одеться, посмеиваясь над ним, вертя в разные стороны. Натянула на него пальто, застегнула пуговицы до самого горла, присела и обула его. Он наклонился над койкой, отдышался и почувствовал, что силы возвращаются. Его взгляд упал на рукояти семафора. Она отрицательно покачала головой и слегка подтолкнула его к двери. «Пойдем, — сказал голос. — Ненадолго».
Снаружи она опустилась на колени и потрогала снег. С запада дул влажный ветер. Вдалеке мирно сияли тронутые оттепелью холмы. «Бальдур умер, — пропел ее голос. — Бальдур умер…» И внезапно Рейфу почудилось, что он слышит щебет миллиона весенних ручьев, видит, как из-под прозрачного снега тянутся пестрые цветы. Он оглянулся на семафорные крылья на башне. Они показались ему нелепостью, угрюмым напоминанием о давно изжитом. Безусловно, они расстают и бесследно исчезнут, как этот снег. Они — часть бывшей, старой жизни. Впервые за долгие годы он сумел повернуться к семафору спиной без малейшего сожаления. Девушка скользила перед ним в летних туфельках, сверкая на снегу голыми лодыжками. Рейф последовал за ней — сперва нерешительно, потом все уверенней и уверенней, и силы его крепли с каждым шагом. А за ним высилась заброшенная сигнальная башня.