Седок уставился на нее в легком недоумении, потом наклонился и попробовал ее приподнять. От его прикосновения ее сотрясла судорога, и женщина еще крепче ухватилась за край его одежды.
— Ты… пришел! — бормотала она в морду ослу. — Пришел!
— Да пребудет на тебе благословение парии, — маловнятно выговорил незнакомец, чей язык, похоже, отвык от работы. Он нахмурился, словно собирался с мыслями, потом без всякой связи с предыдущим сказал: — Как дивна средь гор поступь несущего добрые вести… — Он потер лицо, взъерошил пальцами волосы и медленно произнес: — Был человек с просьбой об исцелении… Кому я необходим, сестра? Кто призывал брата Джона?
— Я… призывала…
Она говорила придушенным голосом, на четвереньках ползая у подола его рясы, целуя его ноги, прикладываясь лицом к его лодыжкам. Этим женщина снова привлекла рассеянное внимание Джона
— он попробовал еще раз неловко поднять ее.
— Все, что я могу, так это молиться, молитва всякому доступна…
— Исцели!.. — Она глотала слезы и шмыгала носом, но не давала словам слетать с языка. Однако они-таки вырвались: — Исцели!.. Наложи руки!..
— Встань!
Женщина почувствовала, как ее рывком поднимают с земли и принуждают взглянуть прямо в горящие глаза, зрачки которых обратились в сгустки тьмы размером с игольное ухо.
— Нет иного лекарства, — прошипел Джон сквозь зубы, — кроме милости Божьей. А милость Его безмерна. Он сострадает каждому из нас. Я лишь недостойное орудие в Его дланях; нет иного могущества, кроме могущества молитвы. Все прочее ересь, зло, коего ради погибают люди…
Он оттолкнул ее от себя. Но тут его настроение изменилось. Ладонью он отер лоб и неловко спешился.
— На осле поедешь ты, сестра. Негоже мне подражать Тому, кто однажды въехал в Святой город на сем животном… — Фраза завершилась невнятным бормотаньем, которое заглушил порыв ветра. Затем брат Джон сказал отчетливей: — Я посмотрю твоего супруга.
В тесной хижине с низким потолком стоял кислый запах; где-то заходился в крике младенец; подле очага собака зубами искала на себе блох. Пригнувшись, низкорослый монах вошел внутрь; женщина плотно притворила за ним дверь, намотав веревку на крюк.
— Мы тут всегда в темноте, — прошептала она, — он считает, что это может пособить…
Джон осторожно прошел вперед. У огня, сложив руки на коленях, неподвижно сидел мужчина в непритязательной одежде каменотеса — короткая куртка с кожаными вставками и клетчатые штаны, как у шотландских горцев. Рядом с ним на неструганом столе стояла тарелка с начатым обедом и пивная кружка, на каминной доске лежала нераскуренная трубка. Чрезмерно отросшие волосы жирными лохмами свешивались за ушами; но глаз под черными густыми прямыми бровями видно не было — для зашиты их от света вокруг головы был повязан цветной носовой платок.