«Сколько времени мы не виделись, – думала Муся, – май, июнь, июль… – она быстро загибала пальцы, шевеля губами, – август, сентябрь, октябрь… с половиной… Он не давал знать о себе, он выкинул меня из головы, вот и все. Ну и черт с ним, даже лучше! Ах, скорее бы домой».
Муся с ненавистью взглянула на толстуху и поджала под себя ноги. Трамвай загремел на стрелке, и в окнах замелькали деревья бульвара.
«Я вела себя как дура сегодня. Тарумов, вероятно, думает, что я просто курица-клушка, вроде Гали Гончаренко, которая спит с фотографией мужа. Ух, какая гадость! Но не все ли равно, что он там думает? Главное, я очень боюсь… и ничего не могу с собой поделать. Кажется, сейчас зареву. Ах, я просто сумасшедшая!»
На углу Молоканской Муся сошла с трамвая. На тротуаре какие-то двое читали газету. Высокий человек в морской фуражке обратился к другому:
– Это случилось сегодня ночью, значит, в газетах появится завтра. Конечно, завтра, а не сегодня. – Он, улыбаясь, смотрел на Мусю и толкнул товарища, чтобы тот оглянулся. – Эх, хороши девушки бакинские – первый сорт!
Добежав до перекрестка, Муся остановилась. Моряк все смотрел на нее с бесцеремонным любопытством и даже как будто собирался подойти. Муся подумала с минуту и вдруг опрометью бросилась через дорогу.
«Справлюсь только в управлении, нет ли чего нового, – соображала она. – В этом нет ничего особенного, все справляются, не я одна. Но что я могу там узнать, когда я только что с радиостанции? Все равно… Ах, какая я дура!»
Она злилась на моряка, смотревшего ей вслед, на грузовик, загородивший дорогу, на самое себя.
В управлении пароходства она действительно не узнала ничего нового. У подъезда стояли женщины, и одна из них – совсем молоденькая, в желтой кофточке – украдкой плакала, отвернувшись к стене.
– Успокойтесь, – сказала ей Муся, – у вас там муж?
– Нет… знакомый.
– Где?
– На «Дербенте».
– Ну перестаньте же, – говорила Муся. – У меня муж там, но я пока не плачу. Послушайте, все обойдется.
Девушка вытерла глаза и улыбнулась.
– Вы думаете?
Муся бежала по Ольгинской, и щеки ее пылали.
«Зачем я сказала ей про мужа, зачем наврала? Незачем было ходить сюда. Ведь он жив и спокоен, как всегда, и уж, верно, не думает обо мне. Однако эта девочка плакала… Вздор! Он же подписал телеграмму… Это ничего не значит. Он мое подписать ее даже, если.., Ах, когда все это кончится!»
У подъезда гостиницы она приостановилась и заглянула в зеркало, прикрепленное к двери. Перед ней в рамке стояла девушка с темными злыми глазами. Из-под берета выбились волосы и прикрывали горящие уши.