– Готово? Передаю радиограмму: Баку, Махачкала, с танкера «Дербент»…
Тарумов отдыхал, навалившись грудью на стол. Опять затрещали судовые станции. За их шумом он боялся пропустить хриплое посвистывание тонального радио. От напряжения звенело в ушах, и мысли путались в обрывках телеграфных фраз.
«Плохо, что ни одного парохода не оказалось поблизости. Почему вызывают сухогрузных? Нефтеналивные легче воспламеняются. „Дербент“ нефтеналивной… Обрубил буксир и ушел, потом вернулся! Как странно! Теперь ему будет труднее спасти людей. Радист вышел из рубки последним… Кто на „Узбекистане“ радистом?.. Валька Ластик, мальчонка, юнкор. Может, задохнулся? Или все задохнулись? Нет, „Дербент“ спустит шлюпки и подберет всех. Но почему он ушел? И не отвечал на сигналы? И почему вернулся? Там опасный груз – красноводская нефть. В ней много летучих, и она воспламеняется, как бензин. Что говорили об этом танкере? Да, стахановские рейсы! Он идет впереди по выполнению плана перевозок. На „Дербенте“ Мусин муж, Басов, механик. Она испугалась, когда прочла радиограмму… Ветер пять баллов, гонит искры, на море крупная зыбь… Главное – не пропустить позывные! Они передавали, что судно теряет остойчивость – ложится набок. Значит, в то время, когда горят надстройки и судно готово перевернуться, в радиорубке еще сидит за ключом Валька Ластик. На нем дымится одежда, и огромным черным ртом глотает он дым, едкий, удушливый дым горящего мазута и краски… Мальчонка, юнкор…»
Судовые радио смолкают. Опять просачивается в наушники едва слышная музыка. Тифлис, Эривань?..
– …Прощай, мой табор, пою в последний раз… – словно из-за глухой стены выкрикивает певица с залихватским цыганским надрывом.
Плохой приемник, скверная избирательность! Тарумов поворотом регулятора старается отсеять ненужный звук. Он сердится, цыганская певица поет и не знает ни кода Морзе, ни расстояния до каменных бурунов острова Чечен. Но вот отшумели аплодисменты, и все стихло. Пусто стало на морской позывной волне.
Тарумов обернулся и увидел Мусю. Она стояла за его стулом, прижав руки к груди. Лицо ее бледно. Ему показалось, что она может упасть.
– Ничего нет, Арсен?
– Ничего.
– Знаешь, я не могу работать. Я постою тут… можно?
– Можно, – он подвинулся на стуле, давая ей место, – садись сюда. Не волнуйся.
Он чувствовал свое превосходство над ней, потому что был спокойнее. И в то же время ему отчего-то было досадно.
Муся присела на край стула и зябко вздрогнула.
– Меня трясет, – пожаловалась она, – здесь холодно.
– Это от волнения, Муся.
– Нет, здесь правда холодно. Слушай, Арсен!