Наверное, именно потому, что нарисованная ею перспектива была слишком мрачной, я не поверила ни единому маминому слову. Заноза ни за что не опустился бы до того, чтобы выгнать вдову с ребенком из дому. Я слишком хорошо его знала. Такой поступок никак не согласовывался с его стремлением выглядеть благородным человеком. Так что мама могла быть совершенно спокойна.
Когда я объяснила ей все это, она лишь сердито посмотрела на меня и засеменила прочь, чтобы пожаловаться на меня экономке.
Но вернемся к учителю-итальянцу. Он прибыл в замок в сентябре, чтобы обучить нас с Кэролайн всем танцевальным премудростям, которые обязаны знать девушки, отправляющиеся на свой первый бал. Мама особенно беспокоилась насчет вальса. «Ведь это будет просто ужасно, — сказала она, — если вас пригласят, а вы опозорите и себя, и меня своей неловкостью!» Другие танцы не столь сложны, но, вальсируя, партнерша должна так близко прижиматься к партнеру, что мама была абсолютно уверена: самое сложное при этом — не наступить ему па ногу.
Синьор Монтелли блистал белозубой улыбкой и был очень мил. Особенно со мной. Мы общались по-итальянски, и, получив разговорную практику, я сделала потрясающие успехи.
Не стоит и говорить, что ни Кэролайн, ни я никогда не оставались наедине с синьором Монтелли. Всегда при наших занятиях присутствовали либо моя мама, либо еще кто-нибудь из домашних. Лишь когда хитрый итальянец подкараулил меня в библиотеке, я поняла его низменные намерения.
Он поцеловал меня. Просто схватил за плечи, придавил к книжному шкафу и прижался к моим губам своим дурацким мокрым ртом. Я была настолько ошеломлена, что не могла даже пошевелиться.
Кроме всего прочего, он был старик! Ему было никак не меньше тридцати лет! А это слишком почтенный возраст для подобных шалостей. Так я думала…
— Моя маленькая тициановская красавица… — пробормотал он и, о ужас, принялся целовать мою шею. — Какие волосы.., какая кожа.., какие изумительные глаза… — Тут он заглянул мне в лицо. — Я же тебе нравлюсь, правда? — спросил он. — Ты так прижимаешься ко мне в вальсе…
Вот тебе на! А я-то думала, что так и полагается, когда вальсируешь. Ведь он сам меня учил…
— Нет, — объяснила я, — вы мне не нравитесь. И если еще хоть раз меня поцелуете, то я скажу своему кузену Торнтону. Он стреляет лучше всех и обязательно убьет вас.
Смуглая итальянская кожа побледнела. Монтелли стоял так близко, что я видела, где начинает пробиваться щетина. Он уставился на меня, слегка приоткрыв рот. Он был так похож на рыбу, что я чуть не расхохоталась.