Черт, о чем ты думаешь, Вивиана Олшот! Ты просадила пятьсот баксов на чепуху, ты съела три порции клубничного мороженого, ты выкурила полпачки сигарет, но так и не успокоилась.
Вивиана подъехала к салону Жозефа и мрачно вывалилась из машины. Внутри ее уже ждал Жозеф, сияя, как новенький соверен.
– Ви, душенька, я караулю тебя у самой двери, чтобы сказать тебе спасибо.
– За что это?
– Детка, ты не представляешь, что это за прелесть.
– Жози, о чем ты?
– Я понимаю, ты страшно далека от моих маленьких радостей, но все же такая девушка не может не понять душу художника. Я получил полное творческое удовлетворение.
– Жози, мы оба думаем об одном и том же?
– Не знаю, о чем думает твоя хорошенькая и хулиганская головка, а старый Жозеф полчаса назад плакал от счастья.
– Ты…
– Я подсматривал за ним, за твоим ковбоем. Я смотрел на дело рук своих, потому что мои девчонки – это тоже я. Я смотрел и плакал от гордости. Это была отличная работа.
– Жози, давай мне моего ковбоя, можно не заворачивать.
– О, Вивиана! Сейчас вся твоя напускная грубость осыплется, словно прошлогодняя листва. Пойдем в кабинет. Каюсь, грешен, люблю мелодраматические эффекты. Мы подготовили торжественный выход твоего протеже.
В кабинете Вивиана плюхнулась на диван и с сожалением вспомнила о забытых в машине сигаретах. Жозеф погасил верхний свет, зажег свечи и уселся рядом с девушкой. Откашлялся, посмотрел на часы, еще раз откашлялся и провозгласил неожиданно звучным и чистым баритоном:
– Дамы и господа, я счастлив представить вашему вниманию несомненную жемчужину коллекции Жозефа… ШЕЙН КРИМСОН!!!
Высокая резная дверь в противоположном конце кабинета распахнулась, в лицо Вивиане ударил яркий свет. Потом из этого огненного занавеса показалась размытая темная фигура. Она сделала несколько шагов вперед… Вивиана судорожно всхлипнула и громко произнесла:
– Чтоб мне лопнуть! Этого не может быть. Ты кого мне подсунул, Жози?!
Триумф Шейна Кримсона был полным и безоговорочным, жаль только, что сам он не мог насладиться им в полной мере. Бравый заправщик мучительно стеснялся, не зная, куда девать руки, и ощущая себя голым из-за непривычной пустоты на лице и голове. Шейн никогда в жизни не стригся коротко, а усы отрастил в семнадцать лет, чтобы скрыть юношеские прыщи, так что смущение было вполне объяснимым. Владей он собой получше, ему страшно польстило бы выражение лица гордой Вивианы Олшот. Впрочем, родные и знакомые Вивианы вряд ли одобрили бы это выражение. Девушка сидела с раскрытым ртом, нахмурив брови, и недоверчиво разглядывала Шейна Кримсона. Потом она спохватилась, выдохнула воздух и обратилась к Жозефу: