Алыш совсем осмелел. Та, о которой он мечтал, рядом, он весь пылал.
- Ну вот, - сказал он охрипшим, сдавленным полушепотом, - ты от иманлинца не ушла... Иманлинец взял над тобой верх! - злобно подытожил он.
Гюллюбеим мгновенно отрезвела. "Как могли сладкие речи замутить мой разум, заглушить совесть! Как я могла помыслить, что разбойник, давший зарок, может стать вновь человеком! Моим защитником в борьбе против врагов! Все его слова были рождены только животной страстью! А я размечталась!" Возможная измена мужу привела ее в ужас! Только сейчас ее обуял страх бесчестья, она резко поднялась на ноги. Гневно прозвучали ее решительные слова:
- Ага Алыш! Потрудись выйти из моего дома! Ты отомстишь мне иным способом... Уходи, иначе я так закричу, что сюда соберется весь город. Мне не страшна людская молва. Что дождь тому, кто вышел из грозы? Пусть обо мне говорят все что угодно! А ты уходи, ты мой характер знаешь, на мой крик сбегутся ширванцы, которых ты хочешь убедить, что стал святым...
"Эта сукина дочь правду говорит, ей что! А мне худо придется. Молла Курбангулу, мой новоявленный тесть, что скажет! "Болван! Мало тебе мест для совершения всяких глупостей? Обязательно надо было сотворить эдакое перед моим носом?" А другие добавят: "Алыш таким бессильным сделался, что уже с одной женщиной справиться не мог!" А третьи возмутятся: "Вот вам и Мешади Алыш. Вот вам и посещение святых мест! Каким был, таким и остался!" А еще Нарындж... Избави аллах!"
Страсть иссякла, пыл охладился, а злоба продолжала душить Алыша, он уходил не солоно хлебавши:
- Что ж, Гюллюбеим, мы еще сочтемся с тобой! Ты ответишь мне за все! Да обрушится на тебя кара святого, к которому я ходил на поклонение! Я желал другого, ты сама выбрала...
Алыш вышел, оставив дверь широко распахнутой. Но Гюллюбеим теперь ничего и никого не боялась, как будто, одержав победу над Алышем, она одержала победу над нависшей над ней угрозой гибели от злодейской руки. Горький смех прорвался сквозь стиснутые губы: "Мешади Алыш! Ага Алыш!" Она хохотала над собой: "Ох, дура, дура я...". Внезапно сквозь смех прорвались долго сдерживаемые рыдания, сотрясающие все ее тело. Так она не плакала даже тогда, когда ее покинул Исрафил, даже тогда, когда ее, вопреки правде, сочли виновной в смерти несчастного Багы, даже тогда, когда закрыли ее школу... Она плакала над тем, что, устав от долгой борьбы, на мгновенье расслабилась и обманулась пустыми обещаниями такого, как Алыш...
Злонравная Нарындж часто устраивала скандалы-представления. Ругань и свары были для нее необходимостью, потребностью, в которых ярче всего раскрывался ее характер. Женщины и мужчины квартала бросали все дела, заслышав начало очередной перебранки с кем-нибудь. Для них это было своего рода развлечением, подобным бою петухов, выступлению прирученного цыганами медведя, драке на кинжалах. Люди диву давались, откуда у нее новые ругательства и проклятья, сопровождавшиеся, как в театральном представлении, пением и танцами, причем стихотворчеством Нарындж занималась по вдохновению тут же в присутствии зрителей.