– Разрешите начать? – спросил Олег Олегович и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Телеграмма получена своевременно, мы готовы рапортовать о проделанной работе.
Всем, чем можно: тоном, позой, глазами, положением спины, – Прончатов как бы подчеркивал, что он не собирается вести душевный разговор, что в кабинете нет места для легкости, дружеских бесед и обоюдовежливых улыбок, а, наоборот, все в кабинете принадлежит делу и только делу: удобно стоящие телефоны, пустой стол, шкаф с технической литературой, карта на стене, чертежи, небрежно лежащие на особой тумбочке. И подчеркнутая простота, бедность кабинета тоже, в свою очередь, свидетельствовала о том, что в комнате можно только работать.
– Сводка о выполнении месячного плана в обком поступила позавчера, – сухо прищурившись, сказал Прончатов, – следовательно, я должен рапортовать о мероприятиях, обеспечивающих выполнение плана следующего месяца…
Прончатов выхватил из ящика стола несколько густо исписанных страниц, поднес их к глазам, но продолжить не успел: раздался густой голос Семена Кузьмича Цыцаря.
– Постой, постой, Олег Олегович! – смешливо произнес заведующий отделом. – Ну чего ты нас сразу угощаешь цифирью! – Он широко развел тяжелыми руками, хлопнул себя по коленке, закончил неожиданно разухабисто: – Эх, не работа бы, попросили бы мы тебя, Олег Олегович, сообразить стерляжью ушицу! Ты, слыхать, по этому делу великий мастер!
Цыцарь еще не успел договорить, еще только по-гурмански потирал руку об руку и еще только собирался наблюдать реакцию Прончатова, как Олег Олегович, на виду у всех, подчеркнуто открыто надавил кнопку звонка.
– Закажите в орсовской столовой стерляжью уху, икру и коньяк, – сказал Прончатов мгновенно появившейся секретарше. – Попросите Падеревского проследить за исполнением. Все!
Когда Людмила Яковлевна бесшумно исчезла, Прончатов улыбался той самой улыбкой, от которой становился рубахой-парнем, милейшим человеком, предобрейшей душой, но его слова и действия были так неожиданны и стремительны, что в кабинете несколько секунд стояла удивленная тишина, потом Цыцарь no-настоящему весело расхохотался.
– Ну, молодец, Прончатов! – добродушно воскликнул он, и его широкое монгольское лицо подобрело. – Вы только поглядите, Николай Петрович, каков он, а! Конфетка, а!
Секретарь обкома Цукасов молча улыбался. Все это время, пока Прончатов и Цыцарь разговаривали, он внимательно оглядывал кабинет Прончатова, подолгу задерживал взгляд на дисциплинированно сидящем в углу Вишнякове, и Олег Олегович заметил, что пальцы Цукасова, лежащие на подлокотнике кресла, жили как бы отдельно от него. Они то складывались, когда отвечали утвердительной мысли хозяина, то расходились, выражая его несогласие с самим собой или с другим человеком.