– И что же было, когда вы наконец до нее дозвонились?
– Тогда-то она мне и поведала об их восьмилетней переписке и о том, что они любили друг друга. Она заявила, что никто и никогда не узнает правды. Я поинтересовался, что она имела в виду, но она не стала мне говорить и положила трубку. В конце концов, я написал ей письмо, в котором просил поговорить со мной.
– Когда вы написали это письмо? – спросила я.
– Дайте-ка вспомнить. На следующий день после казни. Я думаю, это было четырнадцатого декабря.
– И она вам ответила?
– Да, и что интересно – по факсу. Я не знал, что у нее был факс, а номер моего факса был на листе бумаги. У меня есть копия ее факса, если вы хотите взглянуть.
Он порылся среди толстых папок и других бумаг на своем столе. Найдя нужную папку, он полистал ее и вытащил оттуда факс, который я тут же узнала. «Да, д согласна, – было написано в нем, – но слишком поздно, поздно, поздно. Лучше вам приехать сюда. Как же все плохо!» Интересно, подумала я, что бы сказал Грумэн, если бы узнал, что ее послание к нему было воспроизведено с помощью усилителя изображения в лаборатории Нилза Вэндера.
– Вы знаете, что она имела в виду? Что «слишком поздно» и почему «все плохо»?
– Понятно, что слишком поздно было предотвратить казнь Ронни, поскольку она уже произошла четырьмя днями раньше. Я не уверен, что знаю насчет того, что было плохо, доктор Скарпетта. Понимаете, я довольно долгое время чувствовал, что с делом Ронни творилось что-то неладное. Мы с ним так и не достигли взаимопонимания, и уже только одно это является странным. Обычно взаимосвязь бывает довольно тесной. Я – твой единственный защитник от системы, которая хочет твоей смерти, единственный, кто работает на тебя в системе, которая на тебя не работает. Но с первым адвокатом Ронни держался настолько отчужденно, что тот счел это дело безнадежным и отказался от него. Позже, когда подключился я, Ронни по-прежнему не шел на сближение. Это вселяло чувство безысходности. Стоило мне только подумать, что он начинает доверять мне, как тут же вырастала стена. Он вдруг поспешно замолкал и чуть ли не покрывался испариной.
– Он казался напуганным?
– Напуганным, подавленным, иногда озлобленным.
– Вы допускаете, что с его делом могла быть связана какая-то тайна, о которой он, возможно, рассказал своей подруге в одном из писем?
– Не знаю, что было известно Дженнифер Дейтон, но, подозреваю, что что-то было.
– Уоддел называл ее «Дженни»?
Грумэн вновь взял в руки зажигалку.
– Да.
– Он когда-нибудь упоминал роман под названием «Парижская форель»?