– Гляньте, и девчонки там с этими босяками! И как это матери их пустили? Парни – еще куда ни шло, но девчонки…
– Эй, артисты соломенные, начинайте! Спите скорее – подушка нужна! – кричали бендюжники и громко смеялись. – Поехали, скоро нам спать пора!
Мы стояли как пришибленные. Мы – это и есть артисты, кому адресованы были все эти возгласы и колкости. Стояли, чуть не проваливались со стыда. Лица наши пылали, мы не знали, куда деваться от такого немилосердного приема.
Кива тут же понял, что все пошло прахом и никто из нас не сможет рта раскрыть, чтобы высказать то, что суфлер начнет нам кричать из своей будки. Он понял, что артистов как таковых у него уже нет и надо всю тяжесть взвалить на свои бедные плечи. Он нам подмигнул: ребята, не унывайте, мол. Стойте как вкопанные, остальное уж я сделаю…
И он бодро шагнул к краю сцены, которая заскрипела под ним, чуть не перевернулась, и громко крикнул:
– Тихо, люди! Спокойно сидите. Начинаем! Мало того, что никто билета не брал, так вы еще галдите. Нехорошо так! Тихо!
И, прокашлявшись на весь зал, он начал петь. И его божественный голос зазвучал так, что мог камень растрогать.
Над горой, под горой голуби летают, голуби летают,
Годы сгинули мои, годы сгинули мои, радости не знают!
Запрягите, братцы, мне темно-карих скакунов,
И помчим, родные, и помчим, родные,
Может, я еще верну годы молодые.
Может, я еще верну годы молодые.
Я их встретил на мосту, над рекой широкой.
Над рекой широкой. Годы, годы, воротитесь
Из дали далекой! Годы, годы, воротитесь
Из дали далекой!
Нет, нет, не придем, нет, мы не согласны, нет.
Мы не согласны. Надо было нас беречь, а не
Жечь напрасно. Надо было нас беречь,
А не жечь напрасно!
Затаив дыхание, люди слушали песню, восторгаясь голосом юноши. Когда он кончил петь, все громко захлопали, требуя петь еще.
Кива стоял и кланялся, а стойло не переставало гудеть.
И вдруг раздался грубый голос:
– Гей, Кива, эту песню мы уже слыхали, когда ты пел с шарманщиком. Давай лучше пой «Свадьба была в казарме, а ротный дядька тоже был при сем…»
– Давай про любовь!
– Нет, про сиротку Хасю!
– Зачем тебе драть глотку! – раздался голос с другого конца стойла. – Давай лучше танец! Ударь танец, чтобы потолок треснул!
Мы стояли в своем углу растерянные. Холодный пот выступил на лбу. Только теперь я окинул быстрым взглядом «зал» и – о ужас! – увидел моих братишек и сестренок, отца и мать. Они сверлили меня глазами, а малыши строили рожи.
Мама была просто не в себе. Она смотрела на меня, как на потерянного, и ломала пальцы, качала головой, и до меня донеслись ее слова: