Как только она произнесла это имя, дитя утихло.
Повитуха, вздохнув, взяла дитя со шкуры, постланной поверх ямки в полу.
– Девочка, – сказала она, – дитя Богини. Да благословит тебя Альта. – Повитуха обернулась к родильнице и тут увидела, что та мертва.
Женщине ничего не осталось, как перерезать пуповину и заняться сначала живой. Мертвая может подождать, пока ее обмоют и оплачут – у нее впереди вечность. Но чтобы призрак умершей не преследовал ее до конца дней, повитуха между делом произнесла молитву:
Во имя пещеры горной.
Во имя могилы черной.
Во имя всех, что упорно брели
К свету от света в муках,
О Альта, молитве моей внемли!
Женщину эту
Прими под свою руку.
Одень в свои косы, как в день и в ночь.
Тенью смежи ей веки.
Чтоб стала младенцем она вновь.
Отныне – навеки.
– Это ее успокоит, – пробормотала про себя повитуха. Вновь стать младенцем, лежать у груди Вечной Альты – это ли не цель всякой жизни?
Женщина надеялась, что ее скорая молитва утешит страдалицу хотя бы до тех пор, пока не зажгут свечи – по одной за каждый прожитый год и еще одну за упокой души, в ногах. Прежде всего ребенок – к счастью, это девочка, и живая. В последние тяжкие годы исход не всегда бывал столь благополучным. Но этому мужчине повезло – ему придется оплакивать только одну.
Обтерев девочку, повитуха увидела, что дитя светлокожее, с белым пушком на голове и ручонках. На тельце не было ни единого изъяна, а темные глазки смотрели так, как будто уже видят – они следовали за пальцем повитухи влево и вправо, вверх и вниз. И как будто этого мало, малютка еще ухватила повитуху ручонкой за палец, да так крепко, что не разжать. Даже когда женщина свернула тряпичную соску и обмакнула в козье молоко, девочка все держалась за палец, хотя тряпицу сосала исправно.
Когда отец ребенка вернулся с поля и его, наконец, удалось оторвать от тела жены, чтобы он взглянул на малютку, та по-прежнему держала повитуху за палец.
– Боевая девка, – сказала женщина, протягивая отцу свою ношу.
Но он не взял крошку на руки. Белая плачущая кроха показалась ему плохой заменой рыжеволосой, страстно любимой жене. Он потрогал мягкое темечко, где под кожей билась жилка, и сказал:
– Раз уж она такая боевая, снеси ее к воительницам, что живут в горах. Я не могу принять ее, пока оплакиваю ее мать. Ведь это она – причина моей потери. Я не могу любить, когда горе так велико. – Он сказал это тихо и без гнева, поскольку всегда был человеком ровного и спокойного нрава, но повитуха различила камень под этими тихими словами. К чему малютке биться об этот камень снова и снова без всякой пользы. И женщина сказала то, что сочла правильным: