– Да что ты, Тереза! Я и глядеть на него не хочу, он в очках, плешивый, старый.
– Ему двадцать девять лет.
– Ну я же и говорю – старый! Да и все равно, старый или не старый…
И вот наконец за ужином супруги де ла Трав заговорили о Биаррице, забеспокоились, в какой там устроиться гостинице. Тереза наблюдала за Анной – оцепеневшая, безмолвная, тело без души. «Ну заставь же себя, пожалуйста, съесть что-нибудь… ведь можно же заставить себя…» – твердила госпожа де ла Трав. Анна машинально подносила ложку ко рту, ни искорки света в глазах. Никто и ничто для нее не существовало, кроме отсутствующего… Иногда губы ее чуть трогала улыбка: ей вспоминалось какое-нибудь его слово, ласка, которую он дарил ей в «хижине», затерявшейся среди зарослей вереска, тот случай, когда Жан Азеведо неосторожным движением чуть порвал ей блузку. Тереза смотрела на Бернара, склонившегося над тарелкой; так как он сидел спиной к свету, ей не видно было его лица, но она слышала, как он неторопливо жует, перемалывает челюстями пищу, священнодействует… Она спешила встать из-за стола. Свекровь говорила: «Она хочет, чтобы окружающие ничего не замечали. Я бы с удовольствием побаловала ее, но она не любит, чтобы за ней ухаживали. А такого рода недомогания вполне естественны, раз она в положении. Бывает и хуже. Но что ни говорите, а она ужасно много курит. – И госпожа де ла Трав пускалась в воспоминания о своей первой беременности: – Помню, когда я ждала тебя, Бернар, мне непременно нужно было нюхать резиновый мячик – только благодаря этому меня переставало выворачивать наизнанку».
– Тереза, ты где?
– Здесь, на скамейке.
– Ах да, вижу огонек твоей сигареты.
Анна присела рядом, прислонилась головой к неподвижному плечу Терезы и, глядя на небо, сказала: «Он видит эти звезды, слышит звон к вечерне… – И еще она сказала: – Поцелуй меня, Тереза». Но Тереза не наклонилась к доверчиво прильнувшей к ней головке. Только спросила:
– Тяжко тебе?
– Нет, нынче вечером не тяжко! Я поняла, что так или иначе встречусь с ним. Теперь я спокойна. Главное, чтоб он это знал, а он это узнает от тебя. Я решила согласиться на поездку. Но, когда вернемся, я через каменные стены пройду, рано или поздно брошусь к нему на грудь – в этом я уверена, как в том, что я живу на свете. Нет, Тереза, нет, хоть ты по крайней мере не читай мне нотаций, не говори о семье…
– А я и не думаю о семье, детка, я о нем думаю: нельзя же так вот врываться в жизнь человека, у него ведь тоже есть отец, мать, свои интересы, есть работа, есть, может быть, любовная связь…