Ее огромные голубые глаза распахнулись, как утреннее небо, и все небесные светила вспыхнули в них разом и утонули в их бездонной синеве. Он ощутил на своем лице ее взгляд, который буквально ощупывал его, как пальцы слепого.
– Мой господин Аристон, – прошептала она, – я…
И она робко протянула ему руку.
Он нежно взял ее и поднес к своим губам. Он почувствовал, как она затрепетала при его прикосновении, как дрожь пробежала по всей ее руке до самого плеча. Он отпустил ее и с улыбкой посмотрел ей в глаза.
– Что, Клео? – сказал он.
– Мой господин, я… я… – Она пыталась совладать со своим голосом и тут только заметила Феорис, стоявшую у него за спиной. – А, Феорис! – Она звонко рассмеялась, и в ее смехе прозвучало огромное облегчение. – Я так рада, что ты пришла!
От ее былого причудливого колониального акцента не осталось и следа. Ее аттическое произношение было столь же чистым и напевным, как и у самой Феорис.
– Значит, моему приходу ты не рада? – осведомился Аристон с насмешливым упреком в голосе.
– Ну конечно я рада, мой господин! – воскликнула Клеотера. – Я имела в виду, что я очень рада, что Феорис пришла вместе с тобой. Ой! Я опять что-то не то говорю! Я не хотела сказать…
– Что именно ты не хотела сказать, дитя мое? – спросил Аристон.
– Ой, я сама не знаю, что я хочу сказать! – простонала Клеотера. – Прошу вас, присаживайтесь! Я сейчас принесу вам рисовый пирог и немного вина. Я сама его испекла. Я…
– В таком случае для меня он будет восхитительнее божественного нектара, – произнес Аристон своим серьезным звучным голосом.
– Прошу тебя, мой господин, не говори мне таких слов! – сказала Клео и скрылась за занавеской.
– Я помогу тебе, – крикнула ей вослед Феорис и отдернула занавеску. Однако она осталась стоять в проходе, держа занавеску так, чтобы Аристон мог видеть все происходящее на кухне.
Клеотера стояла к нему спиной в позе дельфийской жрицы, вдыхающей дым синего пламени, который позволял ее душе общаться с богами. Она пристально разглядывала тыльную сторону собственной ладони, то место, куда Аристон поцеловал ее. Затем медленно, словно в тумане, с невыразимой нежностью она поднесла его к своим губам.
Феорис опустила занавеску и одарила его торжес! вую-щей улыбкой.
– Ты не возражаешь, если я покину тебя, Клео? – громко сказала она. – У меня там ребенок один, и…
– Ой, Феорис, не уходи, прошу тебя! – Клеотера была готова расплакаться. – Я…
– …не хочу оставаться наедине с этим грязным старым сатиром, – подхватил Аристон, – с этим отродьем Пана, который наверняка…
Она отдернула занавеску и вошла в комнату.