Офион повернулся к Аристону, увидел его лицо, то, что было в его глазах.
– Сейчас же уходи отсюда, Аристон! – приказал он. И вот, полностью раздавленный, с поникшей головой шаркающей походкой Аристон, афинский метек, вышел прочь, как слуга, как раб.
Двенадцать часов спустя Клеотера услышала долгожданный стук в дверь. Она бросилась открывать ее, вся в радостном возбуждении, со светящимися от счастья глазами. И замерла на пороге, оцепенев, чувствуя, как смертельный холод проникает в ее сердце.
Ибо в женщине, стоявшей перед ней, не было ничего человеческого. Ее лицо было лицом скелета, маской из желтоватого пергамента, туго натянутого на хрупкие кости. Ее синие, искусанные, потрескавшиеся губы растягивались в каком-то жутком подобии улыбки, обнажая сверкающие зубы. Ее дыхание источало жаркое зловоние лихорадки, и от всего ее тела исходил тошнотворный запах крови. Ее пеплос был пропитан ею насквозь. Она струилась по ее ногам, заливая ступеньки лестницы, образуя на них целые лужи.
Она что-то держала в руках. Движением руки, похожей на лапу хищной птицы, она отдернула ткань, покрывавшую ее ношу.
Рот Клеотеры приоткрылся. Она почувствовала, как крик волной устремился вверх по ее горлу, обжигая его ледяным холодом и пылающим огнем одновременно. Но Хрисея царственным жестом заставила его замереть на ее губах.
– Вот, – произнесла она, – возьми его. Бери же. Он твой. Это дело твоих рук, Клеотера. Это был бы его сын, если бы горе, которое ты мне причинила, не убило его.
Затем она вложила этот изуродованный, синий, бесформенный крохотный комочек в руки Клеотере и, повернувшись, пошла прочь вверх по улице, как привидение, как тень. И в то же время как некая царица из древних легенд, ужасная в своей нечеловеческой гордости. Как Медея.
Клеотера не знала, как долго она бродила по улицам города. Дни и ночи превратились для нее всего лишь в мелькающее чередование света и темноты. Она давно уже ничего не ела – об этом она тоже не помнила, да это и не имело значения, ибо при одной мысли о еде на нее тут же накатывала омерзительная зеленая волна тошноты.
Она похоронила ребенка. Похоронила своими собственными руками. Она надеялась, что эта маленькая могила, вырытая ею в саду, окажется достаточно глубокой. Впрочем, и это не имело значения; она никогда больше не вернется в этот дом.
Она увидела перед собой длинные стены, протянувшиеся к Пирейскому порту. Она пойдет вдоль этих стен. В Мунихии, у самого порта, стоит храм Артемиды, богини целомудрия, которую она больше всего оскорбила, чьи священные заветы она столь ужасно нарушила. Она пойдет туда. И перед алтарем богини принесет ей в жертву свою жизнь. У нее не было оружия, но тонкий пояс ее хитона был достаточно прочным. Если дважды обмотать его вокруг обнаженной шеи и сильно потянуть, то… Если у нее хватит сил. Если ее дрожащие руки не откажутся повиноваться ей… В случае неудачи она сможет просто умереть от голода.