– Или безжалостней, ибо вообще-то они глупы, как ослы, и страшно твердолобы, – насмешливый голос дяди Ипполита врезался Аристону в память. – Мы прекрасно обучены искусству лицемерия, коварства и предательства. Попомни мои слова, мальчик: я лучше буду рабом в Афинах, чем одним из соправителей Спарты.
Аристон с усилием отогнал это воспоминание. Сейчас не время поддаваться едкой иронии, которой славился толстый, вечно паясничавший дядя Ипполит, которого Аристон тем не менее любил. Он подозревал, что дядя во многом прав. В частности, в том, что за привилегию быть спартанцем надо платить добровольным отказом от цивилизации. Аристон собственноручно переписал поэмы, которые дядя Ипполит привез из Аттики и Лесбоса, но буагор, старший группы, нашел их – они были спрятаны в немногочисленных пожитках юноши – и донес педоному, наставнику молодых спартанцев. С трудом одолев одно из стихотворений (в чтении спартанцы были не очень-то сильны) и поняв, что перед ним не военные оды, а эротические гимны, любовные песни, педоном велел высечь Аристона и, что самое печальное, сжечь стихи.
Однако сейчас, когда его связали, как борова, и подвесили к палке, словно дикого кабана, от беспредельной утонченности дяди Ипполита не было никакого проку, хотя обычно она находила отклик в душе Аристона. Нет, теперь он должен быть как кремень, не зря же он получил спартанское воспитание – то самое, которое его дядя так презирал (вероятно, потому, что ему оно совершенно не пошло на пользу). Нужно придумать какую-нибудь уловку, хитрый маневр, проявить несравненное спартанское коварство и добиться, чтобы периэки его развязали, освободили и отпустили на берега Эврота, где он и его товарищи для закалки спали голыми и зимой и летом. Вот что теперь ему требовалось позарез! Но в голову не лезло ни одной дельной мысли. Она слишком сильно болела, ведь с размаху брошенный камень пробил череп; кровь, правда, запеклась в светлых, цвета темного золота, волосах Аристона, но мухи назойливо жужжали, роясь возле раны, и это тоже не способствовало размышлениям. Аристон снова закрыл глаза и шепотом помолился Зевсу, Великому Истребителю Мух. Тряска не прекращалась. Аристону было так плохо, что впору умереть.
Он почти три дня ничего не ел. Аристон и не подозревал, насколько диким это показалось бы любому другому эллину, не уроженцу Спарты. Какой полис в Элладе ни возьми: Афины, Фивы, Коринф или Сиракузы, – его граждане в жизни бы не поверили, что сына богача, мальчика аристократических кровей можно забрать семи лет от роду из отчего дома, заставить ежедневно упражняться в искусстве убивать людей, носить одну и ту же одежду и летом и зимой, спать голым в камышах на берегу реки в любое, даже самое суровое, время года, драться с приятелями чуть ли не до смерти, доказывая им свою отвагу, подвергать беднягу порке за малейшее нарушение общепринятых правил, а иногда и без оного – и все это лишь для того, чтобы просто научить его сносить боль без единого стона; и самое ужасное – что его можно держать впроголодь, а порой, как сейчас, вообще не кормить, вынуждая красть еду – есть-то хочется!