Была она все такой же: та же родинка под левым глазом и те же зеленые глаза, широкобровая, любая.
Вот только осунулась, потускнело лицо, горестные складки легли у рта, и потому казалось – стал он меньше; да бледность покрыла щеки, и морщинки притаились у глаз. Все это в мгновение разглядел Бориска.
Девушка бросилась к нему, припала к груди, и не успел никто во дворе слово промолвить, как Бориска прыгнул с нею в сани, глаза его сверкнули бешенкой – не подходи! – он пронзительно свистнул и вихрем промчался мимо привратницы у ворот по дороге к лесу.
Кони, словно им передалось волнение хозяина, не мчались – летели стрелой. В лицо Бориски ударяли комья снега, на поворотах сани заносило, и Фетинья, крепко вцепившись в их края, с тревогой поглядывала назад, нет ли погони.
Все произошло точно во сне, так быстро, так неожиданно, что они молчали, и только когда серые стены монастыря скрылись из глаз, Фетинья вскочила, судорожно обняла сзади за шею Бориску, – никакая сила не оторвала бы ее.
– Отрада моя! Дождалась тебя! – прошептала она и заплакала.
А немного успокоившись, еще всхлипывая, горячо зашептала, словно боялась, что кто-то услышит:
– Я не монашка – послушница, меня за строптивость и постригать не хотели. Я обещала Агнии: все едино убегу! Все едино! А она шипит… шипит… Всех послушниц защипала!..
Фетинья достала с груди колечко, что подарил ей Бориска, когда возвратился с похода, надела на палец. Спросила радостно и тревожно:
– Теперь как же нам? Князь розыск начнет…
– Не найдет, – сурово сказал Бориска и левой рукой крепко привлек к себе девушку, – никому не отдам! Головой лягу, а не отдам! Будем жить далеко… в лесу. Избу построю… Много ль нам надо? Руки есть, любовь есть… Хорошо будет! Да и не одни мы в лесу. Люда беглого там не счесть…
Кони мчались лесной просекой навстречу огненному диску солнца.
Вторую седмицу ночами пробирался Бориска с Фетиньей дальними, глухими дорогами. Коней пришлось продать.
В одном селении Бориске удалось купить для девушки теплую одежду, и теперь Фетинья совсем повеселела. Она то и дело начинала беспечально напевать, ласкалась к Бориске, и ей уже казалось дурным сном все, что произошло с ней за эти годы. На щеках ее снова заиграл румянец, а глаза точно омыло живительной влагой.
«Суженая моя! – глядя на нее, думал Бориска. – Одна лишь любовь умеет вернуть младость, до края наполнить сердце…»
Но Бориску не покидало чувство тревоги за любимую. В Москву он решил не заходить – бог с ним, с добром, все оно не стоило мизинца Фетиньюшки, ласкового ее взгляда.