– Ну, сам посуди, ты же только изводишь себя понапрасну. Если даже твое облако и существует в природе, то как оно может проникнуть в твою палату? Окна у тебя все время наглухо задраены, а в рамы вставлены бронированные стекла. Даже посетителей ты боишься принимать.
– Умом я все это понимаю, но все-таки ничего не могу с собой поделать, – голос Парчеллинга был тускл и безжизнен. – Ты уж, пожалуйста, Джон, последи за биржевыми делами моими…
– Послежу, послежу, не беспокойся. А ты поскорей выздоравливай. До завтра!
– До завтра.
* * *
– Как дела, Револьс?
– Благодарю, сэр.
– Теперь у вас нет оснований жаловаться?
– Нет.
– С вами обращаются вежливо?
– Да.
– Питание, книги?
– Благодарю вас, сэр, мне ни в чем не отказывают.
– Присядьте, Револьс, – пригласил Триллинг.
В продолжение разговора лицо Катиля оставалось безучастным. Казалось, какая-то тайная мысль не давала ему покоя. Триллинг уже привык к мраморной бледности своего узника, к его внезапным переходам от состояния глубокой депрессии к болезненному возбуждению. Сегодня Револьс был явно чем-то угнетен. Он не говорил с Триллингом, как обычно, о новейших проблемах физики и о неоспоримости существования бога.
– Не нужен ли вам врач? – спросил Триллинг.
– Врач? – усмехнулся Револьс. – Меня исследовала на днях целая медицинская комиссия.
– Эта комиссия решает вашу судьбу, Револьс.
– Мою судьбу?
– Да. Все зависит от того, признают ли они вас психически здоровым или больным.
– Но ведь я совершенно здоров!
– Конечно, я не сомневаюсь в этом. Но комиссия пришла к противоположным выводам. И в ваших интересах взять себя в руки и вести себя на комиссии так, как, по мнению этих идиотов, должен вести себя здоровый человек.
– А кто именно?
– Это я вам подробно расскажу.
– Увы, это ни к чему, – грустно сказал Револьс. – Комиссия-то уже прошла.
– Так и быть, я добьюсь для вас новой комиссии.
– О, спасибо, – громко сказал Револьс, приходя в хорошее настроение. – Я верил и знал, что бог меня не оставит, что он пошлет мне защитника.
– Это долг каждого христианина – помогать друг другу, – заметил Триллинг.
* * *
Толстая решетка и давно не мытые стекла единственного окна делали комнату полутемной. Окно выходило во двор. Чахлый клен, наполовину облетевший, несмело заглядывал в окно. Двор был грязным и никогда не убирался. Там и сям кучи антрацита, битого кирпича, песку. Большой мусорный ящик, наполненный с верхом, довершал общее впечатление.
Во двор вошел мужчина лет тридцати. На нем была вельветовая куртка с закатанными рукавами и спортивные бутсы на толстой каучуковой подошве.