— Ничего, поправился мала-мала. Башкирская шкура толстая, не то что твоя царская шкура. Я как волк — полизал мала-мала, здоров стал.
— Врёшь, батыр, мне Афанас Иваныч сказывал, как тебя к нему привезли. Не в себе ведь был…
— Афанас Иваныч опять в Оренбурх попал? — сокрушённо спросил Салават.
— Попал, братец, и уже, верно, не уйти ему теперь, познакомится с глаголицей.
— Чего? — не понял Салават.
— На релю вздёрнут его… — Пугачёв замолчал.
Салават сокрушённо качнул головой.
— Кончал Хлопуша.
— Кончал, верно, кончал, — подтвердил Пугачёв, — а все равно им всех моих генералов не извести. И графа Чернышова изловили, и Соколова Афанасия Ивановича, да и побили кое-кого, а все хватит людей — весь народ за нас. Нас уже и в Москве ожидают, прямая нам дорога теперь на Уфу, на Казань, на Нижний. К покрову в Белокаменной будем, — хвастливо говорил Пугачёв. — Тебя за хорошую службу жалуем бригадиром. Да постой, погоди, поспеешь благодарить… Дело есть тебе: забирай под свою руку всех башкирцев и тептярей, Айтугана под свою руку бери, от Биктемира-полковника остатки татар забирай да иди на Уфимскую дорогу. Слышал, там что творится?
— Чего там?
— Князь Щербатов, главный командир у недругов наших, объявление пустил к башкирцам, чтобы отстали от имени нашего, а не то, чтобы казни ждали… Теперь под Уфой, под Оренбурхом, под Стерлитамаком и Бирском возмущение идёт среди верных наших башкир: на милость щербатовскую сдаются, испугались грозы от князьев.
— Изменщиков бить будем! — с жаром подхватил Салават.
— Погоди, бригадир, бить. Не бить надо, ты поезжай к ним да словом добрым думы их назад оберни… Не пристало мне, государю, обманутых врагами нашими людей так с маху губить, — остановил Пугачёв порыв Салавата.
— Я Коран знаю. Пророк говорил такое слово: «Когда тебя три раза обманул супостат, ухо своё пальцем заткни на его доброе слово — аллах так велит…»
— Ну, вот так и скажи им, чтобы ухи затыкали. Коли сызнова их подымешь, не дашь им к злодеям пристать, генералом станешь.
— Латна, стараться будем.
— Да ещё от нашего царского имени скажи, чтобы башкирцы надёжны были: с ваших земель всех русских сведу. Вольно живите на всём просторе.
— Латна, судар-государ, письмо нам давай, — сказал Салават.
— Нынче письма напишут.
В это время за Пугачёвым пришёл «дежурный» Давилин, сообщил, что шатёр расставлен, и, тяжело опираясь на руку казака, Пугачёв удалился к себе.
Салават остался один. Смятение охватило его. Он услышал от самого Пугачёва то, что с торжеством передавали ему Аллагуват и Айтуган, — сам Пугачёв указал жечь заводы, селения и изгонять русских… Салават с боязнью взглянул в своё сердце и встретился взглядом со смелым взором убитого Абдрахмана. Он был там как в крепости — в сердце певца, друга и убийцы, спасённого им же от смерти. И не было сил отвести от него взор, и вырвать его можно было лишь вместе с сердцем…