— Пропадай они пропадом к чёрту, заводы! Да что в них за сладость! Мука и мука!.. — заспорили вокруг.
— Кто послушался да ушёл, те небось где-нибудь далеко за хребтом и на воле в Сибири…
— И Сибирь — сторона, и в Сибири народ! — подхватил другой голос.
Палач и его помощники равнодушно стояли возле своей жертвы. Они привыкли к тому, что народ выражает сочувствие людям, попавшим в беду, и не вмешивались. Да и какое им было дело до мнений, до чувств, до мыслей народа! Своим позорным ремеслом они были освобождены сами от тяжкой каторги. За мучения, приносимые людям, они получали еду и вино. Отвращение к ним людей им было привычно и даже понятно. Ведь, прежде чем стать палачами, сами они испытывали подобное чувство.
— Небось, полковник, не за богатством ты шёл — за народ! И народ тебя любит! — негромко по-русски произнёс мужской голос вблизи Салавата.
— Начальство, начальство!.. — пролетел меж народом шёпот.
Подошли офицер, важный чиновник из Оренбурга, экзекутор из Уфимской канцелярии и переводчик.
Экзекутор читал, а Третьяков переводил слово за словом для присутствующих башкир приговор, вынесенный Салавату.
«Чтобы был, в страх прочим зловорцам, наказан, как злодей, во всех городах и башкирских селениях, где от него самые злейшие варварства происходили», — гласил приговор.
Помощники палача обнажили Салаватову спину, и народ изумлённо ахнул.
— Да где же тут бить? — Тут и так все побито!
— Зверьё, а не люди! — послышались смелые, возмущённые восклицания.
— Сатанинские слуги! На том свете будут самих вас так-то!
— Мол-ча-ать! — грозно крикнул оренбургский чиновник. — Языкатых самих тут поставлю!
Палач взял из рук помощника своё страшное орудие в привычным ловким движением откинул назад волочащийся хвост кнута.
Толпа расступилась шире, и над ней пролетел полувздох-полустон…
Сыромятная кожа кнута, как ножом, резанула между багровых рубцов на спине Салавата и высекла брызги крови.
— Раз… два… три… — в общем безмолвии вслух считал экзекутор при каждом из мерных редких ударов.
Несколько человек в толпе заводских рабочих, сняв шапки, перекрестились. И вдруг неожиданно громко и Дерзко раздался голос:
— Так его, так!.. Ещё крепще!..
— Мало его, собака такуй!.. — подхватил второй голос с четвёртым ударом.
— Постарайся, палач! Слышь — свои же башкирцы просят! — сказал оренбургский чиновник.
— Старайся, старайся, палач, мала-мала! — с этими словами тучный седой башкирин, расталкивая толпу, приблизился к месту казни.
Салават не поверил себе, услышав до боли знакомый и близкий голос. Он стоял спиною и не видал говоривших, но как мог не узнать он голоса Кинзи, хотя бы кнут палача опустился ещё двадцать раз!..