Никогда в жизни Лукас не чувствовал себя таким несчастным.
Когда «Талисин» покинул гавань и вышел на открытую воду, атмосфера на мостике сделалась просто невыносимой, и Лукас вынужден был уйти и укрыться в своей каюте. Он сел за стол, массируя усталые глаза. Недостаток сна и холодность Тессы снова привели его на грань срыва. Сегодня он проснулся задолго до назначенного часа, покрытый холодным потом от знакомого жуткого предчувствия надвигающейся беды.
Несмотря на все ожидания и предположения, Ярвуд так и не сделал очередного хода. Возможно, его отпугнули те меры предосторожности, которые были приняты на корабле и которых трудно было не заметить посвященному человеку. Кроме того, по-прежнему не исключалась возможность того, что все эти угрозы – чья-то безумная шутка.
Однако Лукас не очень-то на это надеялся.
Что-то наверняка должно было случиться. Очень, очень нехорошее. Просто они не в состоянии это разглядеть.
Лукас ритмично постукивал карандашом по столу, стараясь подавить новый приступ паники. Сейчас как никогда ему нужно сохранять хладнокровие и выдержку. Однако именно сейчас его паника оправдана и требует немедленных действий.
В тишине просторной каюты он громко прошептал:
– А что, если мы неправильно разгадали загадку?
Что, если они с самого начала пошли по неверному пути, и письма не имели отношения к «Макки»? Что, если Ярвуд говорил о «Талисине»?
Сурово хмурясь, Лукас раскрыл тетрадь и по памяти записал все письма, полученные Ди. Затем откинулся на спинку стула и перечитал их вновь, при этом стараясь разглядеть в них намеки не на «Макки», а на «Талисин».
«Тук-тук. Кто там? Я есть. Кто ты? Я там есть!»
Нет, здесь пока все ясно и однозначно. Этот Ярвуд даже проявил чувство юмора – на свой лад, конечно, – найдя отличный способ постучаться так, что все в доме стоят на ушах.
«Милое дитя в колыбельке качается на волнах. Ветер дунет и разнесет все в пух и прах. Носик «бум» – и разлетится – трах-тарарах! Пойдет ко дну милое дитя – ах-ах!»
А в этом письме уже имеется скрытый намек. Они с Бартоном решили, что под «милым дитя» понимается Ди Стенхоп, и этот поспешный вывод помешал им увидеть то, что лежало на поверхности. В ушах снова зазвучал высокий, с придыханием голос Ди: «Я отдаю в твои руки свое дитя…»
Лукас припомнил, как любит Ди называть «Талисин» «мое дитя» и на страницах газет, и в телевизионных интервью. Во всяком случае, это происходило достаточно часто, чтобы кто-то, следивший за каждым ее шагом, обратил на это внимание и написал: «…дитя в колыбельке качается на волнах… ветер дунет и разнесет все в пух и прах… ветер дунет… носик «бум»… пойдет ко дну милое дитя…»