Ночь утопила аэродром в густой, тяжелой мгле. Луна, прикрыв бледное лицо траурной вуалью облаков, надменно и холодно взирала на то, что происходило здесь, в Мазари-Шариф, на маленьком военном аэродроме.
Невидимые транспортники, потушив огни, садились и взлетали каждые тридцать минут.
Неожиданно метрах в трехстах над головой вспыхнула фара и начала с оглушительным ревом спускаться вниз, точно мотоцикл с горы.
Фара оказалась вертолетом Ми-8, прилетевшим в Мазари-Шариф, чтобы забрать двух раненых. Они лежали на носилках под открытым небом близ видавшего виды Ан-12 и молча глядели вверх. Лица их были бледнее Луны. Подполковник, собиравшийся лететь вместе со мной в Кабул, укрыл одного из них своим бушлатом.
– Достану себе еще один в Кабуле, – сказал он, обращаясь к ночи. – Безобразие: все штабные ходят в свитерах, а солдатам на заставах не хватает.
В его глазах цвета хаки отражался свет лобового прожектора Ми-8.
Раненых погрузили в вертолет, бросив туда несколько мешков с почтой.
– Несчастные хлопцы, – сказал подполковник с новым приступом горечи. – Завтра днем прилетят в Ташкент и поймут, что никомушеньки они не нужны. Ни невестам.
Ни стране… Мы тут воюем, а нас помоями обливают.
Мерзко.
Он достал из рюкзака брезентовую штормовку с капюшоном, бросил ее себе на плечи.
– Я, что ли, развязал эту войну? – спросил он вдруг меня. – Мне, что ли, она была нужна? Правительство сказало «надо», и мы пошли. Теперь же нам это ставят в вину. Я политработник: как все это объяснять солдатам? Эти раненые, между прочим, еще осенью прошлого года могли оказаться в Союзе – срок службы истек уже тогда. Но командование попросило всех, кому предстояло увольняться, остаться дополнительно еще на шесть месяцев, потому что иначе армия здесь оказалась бы сплошь состоящей из молодняка, не нюхавшего пороху. И они остались. Вот теперь вернутся домой, а их в награду за службу травить начнут: убийцы! Живодеры!.. Здесь сложилось боевое товарищество – может быть, единственное, что человек приобрел в Афганистане на этой войне. За десять лет окрепли традиции сороковой-роковой… А что с ней делают?! Расформировывают! Не будет больше сороковой армии…
Вокруг нас образовался круг людей. Они стояли и, молча глядя в землю, курили. Один из них предложил мне сигарету. Я протянул за ней руку и пальцами почувствовал холод космоса.
Подполковник продолжал свой монолог, распаляя сам себя:
– Нам говорят, что все в СССР делается для человека, во благо ему. Но я здесь понял, сколько стоит жизнь советского человека. Знаете, сколько?