— Плазма непрестанно твердит про убийства, — возразил комиссар.
— А серийные убийцы никогда и словом не обмолвятся о темной и зловещей стороне своей жизни, — отрезал Фабри.
— Супруг парализован, он себя не в состоянии обслуживать, не то что…
— Еще бы, ведь никто не видел на месте преступления инвалидное кресло…
— Вот именно. А судя по его банковскому счету, убийцу он не нанимал. Нет у него и тупых приятелей-отморозков, которые согласились бы совершить убийство задарма. К нему приходят ребята-альтернативщики из социальной службы, но они ведь отказались от армии по идеологическим соображениям, как противники насилия. Так что у него никого нет, абсолютно никого!
— Тем больше ему необходима власть, с тем большей страстью стремится он манипулировать людьми. И тут, Тойер, он обскакал всех нас. У него нет ни малейших причин быть добрым. Никто его не любит, никто не желает ему добра. Пожалуй, кроме одного человека, о котором никому из вас ничего не ведомо, хотя он мог бы пойти на нечто подобное.
Они выпили дрожжевого шнапса из бутылки.
— Все это может оказаться совсем не так, — возразил Тойер.
Фабри кивнул:
— Да, это лишь складная и логичная версия.
— Плазма-то исчез.
— Тогда ищи его. Он явно не прячется в лесу, для этого он слишком боязлив. Как там в его сочинениях — «город, река», а «лес» никогда не упоминается.
— Свидетель видел, как он стрелял.
— Тот никчемный идиот, на семьдесят пять процентов слепой, страдающий старческим слабоумием? Ты на него ссылаешься? Тойер, я бы не стал принимать его показания всерьез. Не думаю, что он прав.
Гость невольно засмеялся.
— Да, верно, — сказал он наконец. — Я и сам рассуждал примерно так же, только не сумел четко сформулировать, облечь свои мысли в слова… Позволишь мне устроиться тут на софе? Я уже напился и почти наелся, а завтра двинусь домой с утра пораньше. Можно мне еще пару бутербродов с паштетом?
— Подожди, сейчас принесу тебе одеяло и бутерброды. — Толстяк, казалось, сильно устал, вероятно, не только от разговоров, хотя от них он тоже успел отвыкнуть. Тем не менее он проворно намазал приятелю четыре больших ломтя хлеба паштетом и украсил их кружочками огурцов, каперсами и капельками горчицы.
Когда немного погодя Тойер уютно, словно в детстве, закутался в одеяло, снова пришел Фабри:
— Так ты говоришь, он пытался поговорить с дочкой твоей зазнобы? Этот сумасшедший Гросройте?
Сонный кивок в ответ.
— Тойер, да это черт знает что! Если я прочту нечто подобное в газете, я ее выброшу. Жизнь иногда бывает такой глупой и символичной… Но не тогда, когда нам этого хочется. Нет, по-моему, это не связано с тем, что вы с Ильдирим его видели. На таком расстоянии он вас просто не заметил. Это означает, что он чувствует себя загнанным в ловушку. Он скрывается где-то в Берггейме, его миссия под угрозой, его безумие под угрозой из-за чего-то, о чем он знает. Если бы это не звучало жестоко и цинично, я бы сказал, что вы должны использовать ребенка как приманку. Вероятно, он может разговаривать с детьми, поскольку не чувствует в них опасности; возможно, кто-то из детей был к нему добр — единственный в его ужасной жизни.