В третий раз, когда ее привели к Эстебану Гарсиа, Альба была уже более подготовленной, потому что через стену своей камеры слышала, что происходило в соседнем помещении, где допрашивали других узников. У нее не осталось никаких иллюзий. Она даже не попыталась вызвать в памяти воспоминания о прогулке в чудесном лесу.
— У тебя было время подумать, Альба. Теперь спокойно поговорим вдвоем, ты мне скажешь, где находится Мигель, и мы быстро покончим с этим, — пообещал Гарсиа.
— Я хочу умыться, — сказала Альба.
— Да ты смеешься надо мной, Альба, — прорычал он. — Очень жаль, но здесь мы не можем терять время.
Альба не ответила.
— Разденься! — приказал Гарсиа совсем другим голосом.
Она не повиновалась. Ее раздели насильно, сорвали брюки, несмотря на то, что она отбивалась ногами. Давнее воспоминание о поцелуе Гарсиа в саду придало ее ненависти особую силу. Она боролась с ним, кричала на него, плакала, писала на него, ее стошнило на него, пока ее не устали бить и не дали короткую передышку, во время которой она в отчаянии вызывала духов своей бабушки, чтобы они помогли ей умереть. Но никто не пришел к ней на помощь. Ее подняли и положили на металлическую койку, холодную, жесткую, с выбивавшимися пружинами, которые ранили ей спину, и накрепко привязали в щиколотках и запястьях кожаными ремнями.
— Спрашиваю в последний раз, Альба, где Мигель? — не унимался Гарсиа.
Она молчала. Еще одним ремнем ей привязали голову.
— Когда захочешь говорить, подними палец, — велел он.
Альба услышала голос другого человека, который сказал, что включает машину.
И тогда она почувствовала нечеловеческую боль. Она возникла сразу во всем теле и овладела ею целиком, об этом она не сможет забыть никогда в жизни. Альба погрузилась во тьму.
— Я сказал вам, чтобы вы были осторожны с нею, идиоты, — услышала она голос Эстебана Гарсиа, который доносился до нее как бы издалека, почувствовала, что ей открывают глаза, но не увидела ничего, кроме рассеянной вспышки, затем ощутила укол в руку и снова потеряла сознание.
Век спустя Альба проснулась мокрой и обнаженной. Она не знала, покрыта ли она потом или влажная от воды или мочи, она не могла шевельнуться, ничего не помнила, не знала, где она и почему ей так мучительно больно. Она испытывала жажду, словно шла по пустыне, и попросила воды.
— Потерпи, товарищ, — ответил ей кто-то рядом. — Потерпи до утра. Если выпьешь воды, у тебя начнутся судороги и ты можешь умереть.
Она открыла глаза. Повязки не было. Смутно знакомое лицо склонилось над ней, чьи-то руки завернули ее в одеяло.