Но теперь Даниель не хотел продолжать разговор на эту тему.
Они провели остаток ужина практически в полном молчании, Даниель не поднимал взгляда от своей тарелки, а Мигель обменивался взглядами с Ханной так, чтобы этого не заметил ее муж. Если он и задумывался о том, что мог бы оказаться ее мужем, то никогда этого не показывал, но всегда был добр с ней. Мигель редко бывал дома и приходил только ночевать в свой сырой подвал, поэтому им нечасто удавалось побеседовать без присутствия ее мужа, но в те редкие моменты он говорил с ней сердечно, будто они старые друзья и он дорожит ее мнением.
Однажды она даже отважилась спросить у него, почему он спит в подвале. Когда он только к ним переехал, Даниель поселил его в маленькой комнате без окон на третьем этаже. Такие комнаты в Голландии называют кельями священника. Но Мигель пожаловался, что в комнате слишком жарко и дымно, если топить печь торфом, и слишком холодно, если не топить. Ханна подозревала, что были и другие причины. «Келья» находилась прямо над комнатой, где они спали с Даниелем. По утрам в субботу, после того как они с мужем соблюдали традицию супружеских обязанностей (одно из немногих древнееврейских правил, которое Даниель стремился соблюдать, по крайней мере пока она не забеременела), Мигель выглядел смущенным и чувствовал себя неловко.
Итак, теперь он жил в сыром подвале и спал на постели из досок, такой короткой, что даже невысокий человек мог уместиться в ней, лишь свернувшись калачиком. Ночью во время прилива вода из каналов переливалась через окна и заливала пол, но все равно ему эта комната нравилась больше, чем «келья», по крайней мере когда он не поднимался тайком в комнату Аннетье на чердаке.
В конце безрадостного ужина их спас стук в дверь. Оказалось, что это парнасс сеньор Паридо. Он вошел и отвесил низкий поклон. Как и Даниель, он одевался на португальский манер, и, хотя Ханна с детства привыкла видеть мужчин в одежде ярких цветов и в больших шляпах, в Амстердаме это казалось ей немного неуместным. По крайней мере у Паридо был приличный портной, и его одежда в красных, золотых и ярко-синих тонах сидела на нем гораздо лучше, чем на ее муже. Паридо был широкоплечим и крепким, с суровым лицом и тусклыми глазами.
От него исходила меланхолия, причину которой Ханна не могла понять, пока не встретила его на улице; он вел за руку своего сына — слабоумного. Мальчик был одного с ней возраста, но издавал звуки, как обезьяна, которую она однажды видела в цирке. Это был единственный сын Паридо, а жена была уже не в том возрасте, чтобы родить ему другого.