– Что-то здесь неладно, – твердила она. – Если мы останемся, с нами случится несчастье.
В четверть седьмого, набив карманы съестными припасами (в основном со вчерашних подносов), мы на цыпочках покинули дом. Лестница отчаянно скрипела, деревянные ступени прогибались под нами, стонали; чудо, что нас никто не услышал. Большой дверной молоток поблескивал латунью на внутренней стороне входной двери. По ошибке ли или в насмешку его повесили внутри дома, как будто надо было стучать, чтобы выйти, а не наоборот. Нам удалось отпереть замок без шума – ключи, к счастью, висели тут же. Раймон забыл погасить свет над крыльцом. Мне было безумно стыдно, что я удираю, как вор, не оставив даже коротенькой записки с извинениями или объяснениями.
От холода у нас перехватило дыхание, брызнули слезы из глаз. В сумраке лес смутно вырисовывался темной трепещущей массой. Снег поскрипывал под ногами. Еще стояла непроглядная ночь, не было видно ни зги, и мы могли ориентироваться лишь приблизительно. Элен сразу задала такой темп, что мы согрелись, она неслась вскачь, точно удирала от погони, и, благодаря своей физической форме – как-никак годы занятий спортом, – оставила меня далеко позади. Пробежав сотню метров, она обернулась к дому, отсалютовала, высоко подняв руку, и крикнула:
– Пока, чучела! Пропадите вы все пропадом!
Мы выбрались на шоссе, то самое, по которому ехали позавчера вечером, и свернули направо: на дорожном указателе, который мы очистили от снега, значилось, что в трех километрах находится деревня С. Элен предусмотрительно захватала с собой зажигалку. Она заметно приободрилась, снова стала прежней, всегда восхищавшей меня – сильной женщиной, полной энергии и решимости. Снег окутал все вокруг, накрыл белым плащом, сковал как броней; еще не рассвело. Чего бы я только не дал, чтобы ощутить под ногами парижскую мостовую, вдохнуть славные бензиновые пары, снова терпеть тычки и ругань от хамов в толчее!
Я нащупал у себя в кармане швейцарские банкноты – успел стянуть несколько у Элен, – ощутил пальцами их хрусткую плотность, прямо-таки осязаемое богатство. Я всегда чувствую себя увереннее, имея при себе крупные купюры. Но нашему бегству они помочь никак не могли. Да я первому, кто вывел бы нас отсюда, все бы отдал. Я вздрагивал от каждого скрипа или шороха, таившего в себе возможную опасность. Мне было страшно; вдруг из чаши выскочит лисица, или кабаны, или стая одичавших собак, которые пришли в леса на смену волкам, и не дай Бог с ними повстречаться.
Идти было трудно, у меня ныла левая нога, и я прихрамывал. На дороге не было никаких следов шин или гусениц – дурной знак. Ботинки глубоко вязли в свежевыпавшем снегу. Ремни сумки врезались мне в плечо – нес ее, разумеется, я. Я дышал в воротник, пытаясь согреть подбородок, утирал катившиеся из глаз слезы. По обеим сторонам шоссе снежное одеяло вздымалось волнами, опускалось в низинки; ни за что на свете я не рискнул бы ступить на него, страшно было провалиться с головой. Элен не шла, а летела, можно было подумать, что она спасается от смертельной опасности, и мне стоило больших усилий не отставать. Появись на дороге хоть одна машина, мы остановили бы ее, пусть даже пришлось бы для этого броситься под колеса Деревня С. – несколько десятков домиков – показалась вдали, как раз когда ночная темень начала рассеиваться. Ни одна труба не дымилась, нигде из-за закрытых ставней не пробивался свет. Дома были заперты на замки и засовы. Огромные сосульки свисали с крыш, настоящие гарпуны, только подойди – зашибут насмерть Корка льда на фасадах походила на затвердевшую слизь, и сквозь нее отчетливо просвечивали все швы каменной кладки. Тишина давила, и, хоть в воздухе пахло молоком и навозом, ни единой живой души не было поблизости.