– Бенжамен, любимый, бедный мой, они хоть ничего тебе не сделали?
Знакомый мне нервный тик опять подергивал ее лицо, и с него словно осыпалась вечно озадачивавшая меня юность. Губы оттопырились, рот перекосился. Жуткое дело: я уже видел не ее, такую, как есть, а тот портрет, что набросал Стейнер. Вымышленное лицо съело реальное. У всех у нас так: последнее обличье заслоняет все прежние. Я рассказал ей обо всем, что произошло после обеда, и о тайне «Сухоцвета», ничего не скрыл и даже сгустил краски. Она все повторяла: не может быть, это немыслимо. Наконец я дошел до сделки, выложил условия и, набравшись духу, признался, что дал согласие. Она сперва подумала, что я блефовал.
– Ты правильно сделал, милый, хоть время выиграл, нелегко тебе пришлось, бедненький! Но ты ведь останешься со мной, правда?
Вот так вопрос после всех ужасов, которые я ей тут расписывал, – меня это просто доконало. Я покачал головой: выбора нет, если я не подчинюсь, пиши пропало. Стейнер дал мне слово, все будет в порядке. Тут Элен отпрянула от меня, и ее как прорвало:
– Они врут, Бенжамен, врут! А ты знаешь, что им известно о нас все – где я живу, где учусь? Попались мы с тобой, как мухи в паутину, из-за этого снега. Случай преподнес им на блюдечке то, что всегда приходилось искать за сотни километров. Знаешь, что, еще когда ты в первый раз постучался в дом и сообщил им номер нашей машины, они сразу же навели о нас справки? Телефонная линия действительно была повреждена, но у них есть мобильник в полном порядке.
Она выкладывала подробности, доказывала, голос ее срывался на визг.
– А ты не хочешь спросить, почему здесь такой разгром и откуда я все это знаю?
Моему эгоизму она всегда дивилась.
– Не успел ты выйти, я только прилегла отдохнуть – вдруг является Франческа. Да с таким видом – ну просто карающий меч. И начинает бесцеремонно меня щупать, будто лошадь на ярмарке, волосы потрогала, даже в рот заглянула. Я ее отпихиваю, а она как пошла меня честить – и шлюхой, и дешевкой, и подстилкой. Мало того, еще и драться вздумала. Злоба у нее сочилась из всех пор. Я отбивалась, кидалась в нее чем ни попадя. Видел у нее фонарь под глазом – это я ей мишленовским путеводителем засветила, я его листала, искала, где бы нам сегодня поужинать. На сантиметр бы выше, и я б ее без глаза оставила. Она вроде отступила и вдруг опять как набросится – и нокаутировала меня. Потом заперла здесь, а перед этим все мне выложила. «Твоя песенка спета, потаскушка смазливая, – сказала, – не видать тебе больше Парижа».
Элен молотила кулачком меня в грудь, подкрепляя свои слова, левая щека ее кривилась, лицо подрагивало от напряжения.