– Но птенцы подрастают, – проговорила она, – и покидают гнездо. И тогда их родители тоже могут сняться с места и обрести свободу.
Он засмеялся, глядя на танцующие языки пламени.
– Нет, Дона, – сказал он, – так не бывает. Представь себе, что я сейчас уплыву на "Ла Муэтт" и вернусь через двадцать лет. Кто встретит меня на пороге? Мой озорной юнга? Нет – солидная, степенная дама, давно забывшая свои прежние фантазии. А я? Кем я стану тогда? Потрепанным морским волком с длинной бородой и жестоким ревматизмом, дряхлым стариком, не помышляющим уже ни о пиратстве, ни о вольной жизни.
– Ты слишком мрачно смотришь на наше будущее, – сказала она.
– Я реалист, – ответил он.
– А если я уплыву сейчас с тобой и никогда больше не вернусь в Нэврон?
– Это не выход, – сказал он. – Рано или поздно ты разочаруешься и станешь жалеть о прошлом.
– Нет, – возразила она, – никогда! Пока мы вместе, я ни о чем не буду жалеть.
– Может быть, – ответил он. – Но тебе, как и всем женщинам, необходимы семья, дети, домашний очаг. А раз так – значит, конец нашим скитаниям, конец приключениям, и мне снова придется выходить в море одному.
Нет, Дона, если женщина и может убежать от себя, то только на один день или на одну ночь.
– Ты прав, – сказала она, – у женщин нет выхода. И поэтому в следующий раз, когда мы отправимся в море, я одолжу у Пьера Блана его брюки и снова стану твоим юнгой. И мы не будем больше мучиться из-за пустяков и забивать себе головы мыслями о будущем – ты будешь нападать на корабли и совершать вылазки на побережье, а я, как примерный юнга, буду готовить ужин в каюте, стараясь не докучать тебе разговорами и не задавать лишних вопросов.
– И сколько же это будет продолжаться?
– Столько, сколько мы захотим.
– Другими словами, столько, сколько захочу я. В таком случае можешь не сомневаться, это будет очень, очень долго. Я не намерен отпускать тебя ни завтра, ни послезавтра и уж тем более не сегодня.
Огонь горел все слабей и слабей и вскоре совсем потух. Помолчав, она спросила:
– Ты знаешь, какая сегодня ночь?
– Да, – ответил он, – ночь летнего равноденствия, самая короткая ночь в году.
– И я хочу, чтобы мы провели ее здесь, а не на корабле, – сказала она.
– Потому что все меняется и ничто не остается прежним: ни мы, ни этот ручей, ни эта ночь.
– Я знаю, – ответил он. – Разве ты не заметила, что я положил в шлюпку одеяла и подушку?
Она посмотрела на него. Огонь догорел, и лицо его пряталось в тени. Не говоря ни слова, он встал, спустился к шлюпке, принес два одеяла и расстелил их под деревьями, у самого берега.