Да, я его боюсь. Вошел в роль женщины и боюсь увидеть гипнотический взгляд мужчины-хозяина. Боюсь, что вгонит, свой член в мою задницу. Я ведь уже чувствую его там...
Надо убить его по-женски.
Убить по-женски? Ха-ха-ха. Пилить по мелочам в течение двадцати пяти лет? Наставить рогов, чтобы шея сломалась?"
Выпив полный фужер вина, Смирнов улегся в кровать. Бутылку и фужер предусмотрительно поставил рядом с ночником.
"Чтобы заснуть после всего случившегося, придется допить все, – думал он, устраиваясь удобнее. – Однако, пьянство пьянством, но как и где убить моего хахаля? К себе завлечь? Глупо. В его "Кадиллаке"? Опасно. В гостинице? Тоже опасно.
Надо снять однокомнатную квартиру. В тихом месте, чтобы труп можно было увезти. На Пономарку.
Да, на Пономарку. Вывезти и похоронить рядом с Пашей. Потом усесться на упавшее дерево и смотреть. Смотреть на дело своих рук. Нет, в этом что-то есть... Две могилы – это уже коллекция. Можно будет приходить туда, как на кладбище, и вспоминать:
"...Это Паша Центнер. Первенец. Октябрь две тысячи первого. Сам пришел, сам закопался".
"...А это Борис Михайлович... Любопытная была охота! Как он бежал на меня, бежал, расстегивая ширинку. А я его на перо насадил".
А потом, когда могил будет много:
"...А это г-н N, последний трофей. Я убил его без излишеств... Простенько и со вкусом... Опыт – есть опыт. Что-то он из человека выхолащивает".
Черт! Может быть, я еще не убийца, но психология убийцы разворачивается во мне стремительно. Значит, я был им втуне. Значит, убийца сидел во мне. И они просто вытащили его на свет божий.
В восьмом классе я плакал над тельцем убитой мною голубки. Убитой из рогатки.
На втором курсе сломал кирпичом руку однокурснику Коле Матвееву. Чтобы он смог слинять из колхоза.
Потом убивал сурков. Душил петлями. Красных сурков из красной книги...
А теперь начну убивать людей. И привыкну их убивать, так же, как привык убивать сурков. Привыкнуть легко. Потому что хочется есть и смотреть на голубое небо.
22. У кораллового рифа, наискосок от пирса
Утром, – Евгений Александрович только поднялся и, еще не умывшись, возился на кухне, – в дверь позвонили.
Евгений Александрович на цыпочках прошел в прихожую, посмотрел в глазок. Увидел усатого длинноволосого, с иголочки одетого человека. В руках у него был кейс.
– Это я, Шура, – сказал человек, с трудом отклеивая усы. – Ваша мама пришла, молочка принесла.
Евгений Александрович открыл дверь. Лицо Стылого было красноватым от загара.
– Я только что из Хургады, – сказал он, снимая и протягивая хозяину парик.